Неопровержимые аргументы сыпались как из рога изобилия.

Он всю ночь просидел на кухне. Делал записи в дневнике. Просто выплескивал наболевшее на бумагу. Давно этим занимался. Прекрасное средство от нервного стресса.

– Что ты там пишешь? – спрашивала дочка, время от времени заглядывая на кухню.

– Роман.

– А дашь почитать?

– Когда-нибудь. А сейчас не мешай мне!

Утром, как только жена отправилась на работу, Антон собрал свою командировочную сумку и позвонил Вовке…

– Он вам ключей для меня не передавал? – без надежды в голосе поинтересовался у девушки Полежаев, когда они спустились в подземный переход.

– Нет. Просил только приютить на одну ночь.

– Идиот!

– Алкоголик! – добавила она. – Можно подумать, у меня приют для бездомных.

Она вновь высоко задрала подбородок.

– Зачем вы согласились?

Антон остановился. В переходе не было ни души, каждое слово отражалось эхом. Лампы дневного света в чугунных чехлах делали туннель еще более мрачноватым.

– Кто вам сказал, что я согласилась? – усмехнулась девушка.

– Как?

Сфинкс со своими заковыристыми вопросами выглядел бы простофилей в сравнении с этой загадочной особой. Полежаев ничего не понимал.

– Что вы остановились? Идти вам все равно некуда. Так ведь?

– Так. – Он сделал решительный шаг вперед.

На остановке скопился народ, и двери троллейбуса ему пришлось брать с боем, отвоевывая у сограждан место на задней площадке.

Пахло сыростью и грязной одеждой. Рабочий люд возвращался с завода. Их стиснули так, что он слышал, как пульсирует ее кровь.

– Данте не надо было спускаться под землю, – прошептала она ему в самое ухо.

– Мне кажется, нас кто-то склеил, – сострил Антон.

– Намек на Мичуринского?

– Разве Вовка – Бог?

– Известный сводник. Когда он попросил вас приютить, я его чуть не убила! Ненавижу сводников.

– Это не тот случай, – поторопился защитить друга Полежаев. – Я женат.

– Тем более. Он сказал, что у вас безвыходное положение. Наверно, ушли от жены?

– Да… некоторым образом…

– Что ж, и так бывает. Но не надейтесь поплакаться мне в жилетку. Принимать исповеди – не по моей части.

При слове «жилетка» он впервые обратил внимание на ее одежду. На девушке был клетчатый кардиган, застегнутый наглухо, расклешенные джинсы и ботинки с тупыми носками, на массивной платформе. Мода, вернувшаяся из семидесятых. Из его детства.

– Да, для исповеди вы не годитесь, – сказал он, когда они шли узким, незаасфальтированным переулком, утопая в грязи. – Скорее – для аудиенций. Для тронного зала. Вы – королева какой-то свергнутой монархии.

– Я не ошиблась.

– В каком смысле?

– Я решила сначала посмотреть на некоего Полежаева, находящегося в безвыходном положении.

– И что же вы увидели?

– Несчастного романтика.

– Вовка дал мои приметы?

– Мичуринский сказал: «У него взгляд побитой собаки».

– Неправда.

– Правда-правда! Но взгляд обманчив.

– Побитую собаку не страшно привести домой. Так?

– Где он, дом… Мы пришли.

Пятиэтажное здание из красного кирпича, почерневшее от времени, выглядело огромной крысой среди мышек – покосившихся деревянных домиков.

– Это общежитие?

– Вы догадливы! – усмехнулась девушка, еще выше задрав подбородок.

Он почувствовал, как она стыдится своего временного пристанища.

– А я вообще родился в бараке, – решил подбодрить ее Полежаев. – Там в одной комнате жили несколько семей, и когда родителям выделили комнату в заводском общежитии, они прыгали до потолка от радости.

– На этот раз вам нелегко будет испытать радость.

Она подвела Антона к пожарной лестнице.

– Я живу на третьем этаже.

– Вполне достаточно. – Он пожал плечами и посмотрел на небо. Звезды горели все ярче.

– А вы, Полежаев, герой! – первое, что услышал Антон, когда залез в окно.

Девушка нервно дымила сигаретой и странно, будто не узнавая, смотрела на него.

– Серьезно? – переспросил он. – А мне как-то не по себе. Словно своровал что-то.

Он огляделся по сторонам. В чистенькой девичьей комнате стояли две кровати, стол и пара стульев.

– У вас уютно.

– У нас как везде. А вы, может быть, присядете?