Как бы то ни было, нам следует ответственно подойти к фашистским задаткам социальной индустрии или ее возможности усилить и ускорить уже существующие протофашистские тенденции. Формы фашизма, которые мы видим в XXI веке, возможно, отличаются от тех, что были раньше. Фашистские движения межвоенного периода основывались на империалистических идеологиях, общественном милитаризме, полувоенных организациях и мировой системе, которой управляли колониальные империи и угрожала социалистическая революция. Все это в прошлом и уже не вернется. Колоний больше нет, большинство армий стали профессиональными, и нет такого обилия народных организаций, не говоря уже о полувоенных. Тем не менее либеральный капитализм демонстрирует свою уязвимость, он в кризисе и готов к нападкам со стороны ультраправых расистов и националистов. И в чем же тогда культурная значимость социальной индустрии, которая сегодня составляет такую огромную часть нашего общения? Какие тенденции она выберет, а какие заглушит?

Есть что-то такое в том, как мы взаимодействуем на платформах, что, помимо всего прочего, преувеличивает нашу грубость, нашу потребность в конформизме, наш садизм, нашу неисправимую уверенность в том, что мы во всем и всегда правы. По иронии судьбы, эта деспотическая правота идет рука об руку как раз с теми стремлениями «толпы», которые некогда идеализировались как основа для новой власти простого народа. Раньше «толпой» называли сознательных граждан, призывающих к ответу власти, сегодня же это слово вполне подойдет для описания уличных фашистов XXI века.

Ошибочно было бы полагать, что это чья-то чужая проблема, затрагивающая лишь очевидных негодяев типа троллей, хакеров и ультраправых хулиганов. Возьмите вместо этого что-нибудь простое и повседневное, например, критику цитат в Twitter. Подняв над головой образец маразматического мнения, мы высмеиваем его за сам факт существования, за его неправильность. Приглашая присоединиться других, мы воспринимаем несовпадение мнений не как неотъемлемую часть любого общества, а как враждебность, идиотизм или глас неудачника. Тут же начинается групповое унижение, толпа, словно по указке, внезапно впадает в ярость, и, будто ножом, бьют садисты. Именно в таком контексте, считает Дебора Баум, внезапно появляется ощущение, будто быть неправым – это самое невыносимое, что может быть в мире, а быть правым – почти что право человека. Тролль, охотник на ведьм, звезда, «нытик», не терпящий критики – все это про нас, нашу повседневную жизнь. Не все мы в равной степени такие, но, поскольку все мы присутствуем на платформах, значит, тоже принимаем во всем этом участие.

Мы не живем, мы обитаем в машине, которая держит нас в зависимости среди бесконечного, монотонного скроллинга, внезапных вспышек ярости, эмоциональных всплесков и адреналиновых приступов ненависти, подмененных таким приятным понятием, как «переменные награды». В машине, где все мы хотим быть знаменитыми, где нам приказывают поклоняться тем, кто выше нас по статусу, и управляют нашими садизмом и гневом, с прицельной точностью направляя их на неудачников. В машине, которая сводит всю информацию к бессмысленным стимулам и распыляет на нас так же, как Трамп бросается восклицательными знаками и заглавными буквами. В машине, которая превратила нас в манипулируемые каналы информационной силы. Вот они, задатки фашизма.

Все задумывалось совсем не так. Новые платформенные технологии должны были быть свободными, современными, коллективными. Вторая волна киберутопизма очень напоминала первую, случившуюся в зените мировой мощи демократической администрации в Вашингтоне, которая ратовала за технологии и глобализацию «свободной и открытой» сети, созданной в Кремниевой долине, а также за «новую экономику» как модернизирующий апгрейд.

Если администрация Клинтона пыталась подключить в качестве универсальной основы для социального взаимодействия в сети весьма ограниченную и эксцентричную калифорнийскую культуру белых богачей, то администрация Обамы хотела внедрить технологии в Белый дом. И для Обамы, и для Госдепартамента Хилари Клинтон цифровые гиганты были важны для модернизации правительства и экономики, а также достижения внешнеполитических целей США. Во времена Обамы Белый дом встречался с представителями Google по несколько раз в неделю, Обама был первым президентом, который провел «общее» собрание с Twitter. Эрик Шмидт из Google, Джек Дорси из Twitter и Марк Цукерберг из Facebook – все они поддерживали Обаму и были тесно связаны с Белым домом.

В 2010 году, провозглашая «свободу» интернета, Клинтон выступила с разгромной речью в адрес обычных врагов: хакеров и репрессивных режимов. Она выгодно воспользовалась печальными остатками калифорнийской идеологии хиппи, процитировав уже избитую фразу «информация хочет быть свободной», правда, Стюарт Бранд, хиппи-предприниматель и легенда Кремниевой долины, имел в виду немного другое. Клинтон также призвала к ответу как врагов свободы те страны, которые не доверяли глобальному регулирующему надзору, осуществляемому некоммерческой организацией ICANN [43] . Отстаивание свободы в сети, помимо того, что соответствовало либеральному образу Вашингтона, было одновременно проецированием американской мощи и логичным политическим альянсом. Демократы всегда были близки к телекоммуникационному капиталу. Волне монополизации, которая захлестнула СМИ и привела к тому, что 90 % всего потока информации оказались под контролем шести корпораций, во многом способствовал «Закон о телекоммуникациях» 1996 года, принятый Клинтоном. Более того, в отличие от старых гигантов экономики, типа Halliburton, связанных с администрацией Буша, эти новые корпорации были опрятны, подтянуты и без угля под ногтями. Судя по всему, они торговали какой-то мистической субстанцией – коммуникацией, облаком – им все благоприятствовали, репутация их была не запятнана, а статус высок.

Однако все это тоже было непросто. Белому дому было достаточно легко злорадствовать на тему свободной информации, если это причиняло неудобства Ирану. Госдепартаменту было легко заставить Twitter не проводить технические работы, пока в Иране развивается Зеленое движение, уверяя руководство сети в том, что вершится «Twitter– революция». Но когда WikiLeaks опубликовал виртуальную библиотеку конфиденциальных документов, Госдепартамент оказался в щекотливом положении. Невозможно было поверить, что американские дипломаты заискивали перед такими диктаторами, как Хосни Мубарак. Но эти разоблачения произошли тогда, когда режимы в Тунисе и Египте вот-вот должны были вылиться в народные революции. Затем такие же движения появятся в Бахрейне, Алжире, Йемене, Ливии, Сирии и даже в Саудовской Аравии.

И внезапно информация перехотела быть свободной. США вдруг понадобилось провести серию внешнеполитических операций. Сначала они попробовали встать на защиту египетской диктатуры: протестующим, собравшимся на площади Тахрир, вице-президент Джо Байден объявил, что Мубарак был вовсе не диктатором, а «нашим союзником». Все напрасно. В свете требований по установлению выборной демократии курс ненадолго изменился, прежде чем сделать новый кровавый виток в виде переворота под командованием генерала Ас-Сиси. США поддержали вход саудовской армии в Бахрейн и авиаудары по Йемену, подавив оба эти восстания. С ограниченным применением военной силы они вмешались в ливийские протесты и привели к власти проамериканское руководство, что в итоге имело катастрофические последствия.