Уселись за стол, трактирщик, давя улыбку, разлился мёдом, обещая гостям лучшего пива и мяса, клялся, что лучше во всём Подножие не найдут, но Орис на него почти не смотрел, щурился и прислушивался к себе. Неспокойно было. Горечь подкатывала к горлу. Усталость было навалилась, но отступила под натиском чутья. Хотелось вскочить и покинуть сие гостеприимное место.

— Доброго вам дня, любезный, а не скажете ли, что так пусто у вас? Мышей травили? — спросил Орис и улыбнулся лучшей из своих улыбок. Открытость так с него и капала, но трактирщик не клюнул, ответил, мол и хорошо же, господари, тихо и только для вас, и попытался удалиться, но не вышло. Орис развернулся к нему в пол оборота, перекинув ногу через скамью, чтобы пояс было видно и грамоту на нём. Трактирщик то бездарь, читать скорее всего не умеет, но цвета Святого Престола распознать обязан.

— Вы, мил человек, присмотритесь, меня к вам дорога не зря привела.

Глаз трактирщика упал на жёлто-красные ленты, обвязывающие грамоту, потом на Ориса. Борода скрыла усмешку, но Орис заметил.

— Благодарствую, милсдарь грамард, знаем, видели, добро пожаловать! Городок наш мал, да славен! Мы вам вот пивка холодненького, да ляжку кабанью, не извольте переживать, у нас завсегда вкусно. А нужны комнаты, так вот только кровати новые изготовили, да матрацы набили, косточки ваши после дороги спасибо скажут!

Трактирщик ушёл, а Орис тяжело опустил локти на стол и посмотрел на Кастора.

— Милсдарь писарь, вам то как? Скамья из новых досок зад не печёт?

— А я тебе говорил, надо было прямиком в Решань ехать, как и было сказано! — прошептал сур и еще сильнее сгорбился. Орис же наоборот плечи расправил. Не было у священника деда, который бы его по спине охаживал, попробуй тот согнуться.

— А как же Обитель Святого Ястина, милсдарь писарь, вы ведь все уши мне прожужжали, какой славный был человек! Нельзя не почтить его усыпальницу!

Сур выпучил глаза, уверенный, что ослышался.

— Ты ума лишился, грамард? — прошептал сур. — У нас приказ!

— Хватит уже столичного святошу отыгрывать и молитвы шёпотом возносить, разговаривай нормально, — ответил Орис, закинул ноги на скамью, снял сапоги и отбросил в угол. Потом снял куртку и закатал рукава рубахи. За три дня пути рубашка пропиталась потом и грамард мечтал помыться и переодеться. С кухни к его радости уже тянуло сладким, верёзовым дымом и Орис в предвкушении вдохнул аромат будущего ужина.

С кухни вышла женщина в сером платье и переднике, добротная, широкая в бедрах, румяная, вот только волосы отчего-то острижены, как у монашки и потому голову она прятала под чепец. Покачивая бёдрами, кухарка подплыла к ним с двумя кружками пива и аккуратно поставила сие сокровище на стол. Сур попытался мотнуть головой и попросить воды, а еще лучше чая, но Орис вовремя пнул его под столом ногой и заулыбался женщине.

— Добрая дарья, — польстил кухарке грамард, — слышали мы, имеется тут Святой источник, а не дадите ли господарям водицы испробовать, мы бы и в дорогу прихватили от хвори всякой.

— Ша, водицы то той, — хохотнула кухарка. — Шиш да не шиша. Убегла вся.

— Убегла? — поднял брови сур.

— А вы что ж не потому приехали? — кухарка упёрла руки в бока, лоб её морщился. — Мы то так и решили, стало быть послали вас из Высокого, осмотреть чудо нашенское.

— Добрая дарья, что ж за чудо? — спросил Орис упавшим голосом.

— Так вода из Черного вся убегла, а за ней и источник пересох, вот уж как пять дней.

Не успели они больше ничего спросить, как дверь распахнулась и на пороге трактира выросла фигура. А за ней еще одна и еще. Люди толпились за спиной высокого, худого человека в белой рясе и с любопытством заглядывали в зал, очень им хотелось гостей посмотреть.

Сур застонал, но тут же взял себя в руки и поднялся навстречу местному священнику. Пока белые приветствовали друг друга, Орис надевал сапоги.

Аббатом монастыря Святого Ястина, был Касий Капет и приходился он родственником тому самому герцогу Капету, погибшему на болотах, вот только вся земля его давно принадлежала герцогу Решаньскому Тарху Руффу, и хотя последние десять лет церковь не раз намекала герцогу, мол, милсдарь, не посодействуете ли Создателю, не вернёте ли землю его законному владельцу, аббату Капету, но герцог не уступал. Хотя где Решань, а где та Бургань, с высоты то и не видно, лупу придётся просить, а потому аббат жил здесь в своё удовольствие, со всеми правами со-герена и никто его не трогал. Главное налоги в казну герцога платить вовремя, да за чужаками присматривать. Ниварцы хоть и соседи, но слишком уже нескромно гремят золотом, а такого местные не любят, морщатся как от плохого пива. Заветы Ястина всё еще в ходу, тот человек достоиный, кто в сердце сохранил скромность и смирение. Потому весь избыток своего кошеля этот человек по воскресеньям должен в церковь нести, да вместе с грехами там и оставлять.

Аббат Капет смирением не отличался, был он громок, как колокол, и часто горяч до красноты. В костях его тлело праведное негодование и вспыхивало оно примерно из-за всего. Хлеб ему был недостаточно ароматен, хоть сразу из печи принеси. Сундук сделали, так кривой же, куда слепые мастера глядели, а ну переделать! Сапоги ноги натёрли, эх ты, сапожник называется, плетей бы тебе дать, да Создатель не велел на бездаря гневаться. И горе то в том, что не знали лекари снадобья вылечить этакую хворь, а потому в часы просветления аббат неистово молился. Чаще всего молился он на рассвете, на балконе собственного дома, что с видом на Черное Озеро и был он в этот час нагой как новорожденный. Об этой его причуде знал весь город, но смеяться никто не смел, только так, изредка, кто бросит в сердцах — луч тебе в задницу, святоша, да пойдёт по своим делам. Но тот злополучный день запомнили все, потому как бегал аббат Капет голый по набережной и кричал во всю мощь лёгких: