Когда я добрался до отца Прохора, в его крохотную церквушку за Рощино, оказалось, его нет на месте.

Серая старушка — таких полно в любой православной церкви — неласково просветила меня, что уехал Батюшка около часу назад, по срочному вызову.

Я позвонил. Чудо-отрок ответил. Вкратце поведал, что нашли ещё одно тело — тоже подросток. Девчонка, объявленная родителями в розыск неделю назад. Да, жива. Да, так же не поддаётся транспортировке. Находится в пяти километрах от первой жертвы, и в семи — от второй. Мне приезжать не обязательно, они присмотрят.

Я в ответ рассказал, что Алекса упекли в кутузку. Святой отец не удивился. Пророчил, что это ещё цветочки. Горлышко только начинает затягиваться… Ничего, Алексашке не привыкать, — утешил отец Прохор и посоветовал ехать домой. Поесть, поспать — словом, набраться сил перед трудовыми буднями.

Так вот. Собирая в кучу всех этих подростков, я вдруг понял: это отвлекающий манёвр. Нас стараются вымотать, загрузить заботами, заставить думать о том, как спасти детей.

А в это время…

Впрочем, моему скудному воображению не удавалось сочинить, что может происходить «в это время». Если зомби на кладбище и полумёртвые дети — это всего лишь приманка.

Как я уже сказал, домой я вернулся под утро. Заехал во двор, поставил Хама в стойло. Долго не мог попасть ключом в замочную скважину замка на воротах, до того замёрз.

Сад выглядел уныло и запущено. Словно знал, что остался без хозяина.

Когда подошел к крыльцу, на ступеньках сидела Антигона. Курила, пуская дым между джинсовых коленей и стряхивала пепел на каменную дорожку.

— Шефа посадили, — не знаю, почему я начал разговор именно с этого. Скорее всего, просто хотел переложить часть груза на чьи-то плечи.

— И тебе доброе утро, — отреагировала девчонка. — Расслабься. Я уже в курсе. Потому и здесь. Будем вместе оборону держать. Кофе хочешь?

— Спасибо, — за всю ночь это были самые приятные слова.

Мы пошли в дом. Антигона — впереди, я за ней.

И когда девчонка резко остановилась на пороге, я врезался в неё, как бронепоезд без тормозов — перспектива горячего кофе вызвала у меня необыкновенную прыть.

— Ты что тормозишь? — я поймал девчонку за плечи.

— Гляди, — голос её был не испуганным, а скорее, озабоченным.

На пороге лежала крыса. С перерезанным горлом. Тёмная кровь уже пропитала ворс ковра, создав вокруг зверька причудливую кляксу Роршаха.

Я застыл. Не то, чтобы я боялся крыс, или, если уж на то пошло, окровавленных трупов. Но мысль о том, что кто-то напакостил в твоём доме, у тебя под носом, выбивала из колеи.

Мой дом — моя крепость. И осознание того, что в крепости этой появилась брешь — лишала равновесия.

Я сразу вспотел. По позвоночнику поползла холодная капля, ладони сделались липкими, а волосы на загривке встали дыбом.

— Жди здесь, — приказал я Антигоне, и вынув пистолет, бесшумно скользнул в коридор.

Конечно, особняк был старый. С скрипучими паркетинами, с шуршащим чердаком и собственным живым эхом. Но еще в первый месяц я досконально изучил все шумные места, и теперь избегал их бессознательно. На инстинктах.

Я не надеялся кого-либо застать, и уж тем более, поймать на месте преступления. Но не проверить всё, все закоулки и тёмные закутки — не мог. Если б меня спросили, почему — затруднился бы ответить. Просто так положено.

На обследование дома ушло минут восемь. Антигона всё это время послушно стояла перед ковриком, и внимательно разглядывала невинноубиенное животное.

— Чисто, — доложил я, вернувшись к порогу.

Но тут же понял, что противный свербёж в заднице никуда не делся. Не надо было гадать, почему: дверь в покои шефа как была закрытой, так и осталась. И не то, чтобы он запирал свои апартаменты на ключ. Просто никому — ни мне, ни девочкам, — как-то не приходила мысль вломиться к нему без приглашения.

— Там точно никого нет, — сказала Антигона, проследив за моим взглядом.

— Почему ты так уверена? — когнитивный диссонанс между долгом и внутренним запретом на помещения шефа разрывал пополам.

— Уверена и всё. Расслабься.

Девчонка, аккуратно переступив коврик, пошла к кухне, а я, опустившись на корточки, стал рассматривать труп.

Пасюк был здоровенный, что называется, матёрый. Желтые громадные резцы выпирали из оскаленной пасти, в глотке угадывался синюшно-фиолетовый язык. Кровь, вытекшая из разреза, свернулась чёрными сгустками на белых позвонках и гармошке трахеи. Голых хвост, напротив, был бледен.