Мы с ней сидели, курили. Катя рассказывала, а я молчал, потому что не знал, что говорят в таких случаях. Лечиться она тоже напрочь отказалась.

— И на кого я стану похожа, Кит? — она стряхнула пепел и снова затянулась. — Ты видел, в кого люди после химии превращаются? И это ведь не панацея, только отсрочка на время.

Я попробовал возразить. Делал вид, что дым раздирает горло, а сам боялся, что не выдержу и разноюсь перед ней как сопляк.

— Ну и пусть, — затянулся и закашлялся, — что ж ты так просто возьмешь и уйдешь? Сначала она, теперь ты?

«Она» это моя мать, ее старшая сестра, которую я видел только на старых фотоснимках. Катя повернулась и взъерошила мне макушку, как маленькому. Хотел увернуться, но в последний момент передумал. Просто подумал, что может, и правда, последний...

— Мы обе тебя бросили, да Никит? Ты знаешь, я сейчас много думаю об этом. Сначала такая злость была ко всем, прямо лютая. Почему именно я? Почему это произошло именно со мной? А потом поняла. Я не ценила эту жизнь, Кит, вот она мне и отомстила. На что я ее растратила? На отца твоего? Так он не любил меня, он со мной спал, только когда ему уж совсем припекало, а под рукой никого не было. И видел бы ты тогда его лицо. Ты тоже мужчина, сам знаешь, как это, когда от бабы тошнит, а ты ее все равно трахаешь. Потому что не любишь.

Я отвернулся. Конечно, знаю. У меня со всеми так было. Потому что не любил. А ту, которую любил, проебал.

— Я теперь так жалею, Никит, так жалею, — всхлипнула, но когда я попробовал ее обнять, покачала головой и отстранилась. Катя и сесть постаралась подальше, как будто она заразная была, эта ее опухоль. — Я, только когда Диего появился, поняла, как это, когда тебя любят. Мне же сорока еще нет, он меня замуж позвал. Я родить могла. Я же... я беременная была, Кит...

Она отвернулась, плечи затряслись, а меня резануло это «была».

— Что значит, «была», Кать? — приобнял за плечи, она обернулась и зарыдала, уперевшись лбом в мою грудь. И тогда я догадался. — Ты что, аборт сделала?

Она завыла в голос, а я гладил ее по голове трясущейся рукой и глотал ком за комом.

— Да, сделала, — Катя отстранилась, вытерла ладонями глаза и достала сигарету. — Она у меня и проявилась на фоне беременности, эта опухоль. Говорят, так чаще всего и бывает. Гормональный взрыв, такая хуйня... Врачи порекомендовали прерывание, и я согласилась. Кому он был нужен, этот ребенок? Родители уже старые, не потянут. Диего? Он хороший, он еще женится, пусть тогда вместе родят себе кого-то. А так зачем сирот плодить?

— Я мог бы, — сглотнул очередной ком, — я бы вырастил, Кать. Он же выходит, мой двоюродный брат. Был. Или сестра...

Катя ничего не ответила, притянула к себе и поцеловала в голову. Я потянулся к пачке, тоже достал сигарету. Сначала ей подкурил, потом себе. Она выпустила дым, помахала рукой, разгоняя, и заговорила:

— У тебя уже есть брат, родной. Вот с ним и нянчись. Я тебя для чего позвала, сынок, — я замер, тетка сто лет уже так меня не называла. Но она вроде как не заметила. — я свою жизнь проебала, так хоть ты этого не делай. На меня смотри и не повторяй моих ошибок. Не проеби свою жизнь как я, и себя не проеби. Я столько всего натворила, теперь вот выгребаю. И знаешь, что? Абсолютно заслуженно. И за Дашку эту, и за Андрея. За Шведова с Одинцовым. Я же их использовала, Кит, попользовалась и выкинула, как презервативы. Знала, что они зассут и согласятся Андрея подставить. Даже за девчонку ту, дочку Дашкину, которая в тебя втрескалась, вину свою чувствую. Она бы не родилась, если бы не я.

Я бы тоже тогда не родился. Но вслух не сказал, мы с ней и так это знаем.

— Ты говорила, что защищалась, — захрипел, прокашливаясь. Не мог судить ее, раньше бы смог, но только не сейчас, — что боролась за свою любовь...

— Нет, сынок, не защищалась я, — она скривила губы и покачала головой, — и не боролась. Я за нее цеплялась. Андрею моя любовь была как удавка. Я набросила эту удавку ему на шею и затянула. Я бы попросила прощения у них, у всех. Только не нужно это никому. Им похер на меня, а мне на их прощение похер. От того, что Даша тут поплачет, легче не станет. Мне главное, чтобы ты... — ее голос задрожал, но она справилась, — чтобы ты меня простил. И не бросил. А еще бросил себя топить и дурью маяться...

Я ее не бросил. Дурь бросил, пообещал, что брошу, и бросил. Вернулся в спорт, восстановился в универе.

Больше года прошло с того разговора. Катя уехала в Израиль. Для всех она там проходит курс омоложения и оздоравливается. И только мы с ней знаем, что она там медленно умирает. В хосписе. Ей там только обезболивающее колют, чтобы боли не так ее мучили.

Неделю назад Кате стало хуже. Мне ее лечащий врач написал, я взял открепление в универе и полетел в Израиль. Она уже говорить не может, меня правда узнала. За руку схватила и расплакалась.

Я не собирался возвращаться. Врач сказал, счет идет на дни. Но именно там я узнал, что на Машу объявлена охота*.

*Что вам сказать. Глава получилась тяжелая. Мне кажется все, кто желал возмездия для Катерины Ермоловой, должны быть удовлетворены. Возможно, кто-то скажет, что исповедь Никиты затянулась, но он и так долго молчал. Дадим парню выговориться. А я, чтобы немного подсластить послевкусие, решила совершить каминг-аут (переводится просто как раскрытие, ничего такого)))