Есть и те, кто не разменивается на мелкие кражи еды и переходит к разбою со смертоубийством. Некоторые насекомые из семейства хищнецов двигаются так осторожно, что украдкой подбираются прямо к пауку, чтобы прикончить его на собственной паутине{510}. Паук-скакун Portia, поедающий других пауков, резко дергает сеть, имитируя падение веточки, и под этим вибрационным прикрытием нападает на кругопряда{511}. И Portia, и хищнецы умеют дергать паутину, подражая вибрациям запутавшейся жертвы и выманивая таким образом охотника. Они никак не маскируются внешне, но, пока их вибрации ощущаются так же, как вибрации от насекомого, прутика или дуновения ветра, кругопряд не заметит разницы. Он живет, как выразился Фридрих Барт, «в маленьком тканом мирке, наполненном вибрациями»{512}.

Кругопряд не только самостоятельно сооружает свое вибрационное мироздание, но и настраивает его, словно музыкальный инструмент. Диапазон у этого инструмента просто огромный. Стреляя из пневматического пистолета по отдельным нитям паутины и анализируя их движение с помощью скоростной камеры и лазера, Мортимер пришла к выводу, что некоторые типы волокон могут передавать вибрации в гораздо более широком диапазоне скоростей, чем любой другой известный нам материал{513}. Теоретически паук умеет менять скорость и силу вибрации, варьируя жесткость паутины, натяжение нитей и общую форму сети. Он может делать это при плетении новой сети – выделяя паутину из паутинных желез с разной скоростью, создавая нити разной толщины или натягивая их потуже, – а может модифицировать уже сплетенную сеть, добавляя, убирая или подтягивая те или иные нити{514}. Он учитывает естественную способность паутины сокращаться от влажности, а потом располагает эти натянутые нити точно как надо. Неизвестно, в какие именно моменты кругопряд может решить проделать что-то из вышеперечисленного, но возможность подстраивать свои чувства и творить собственный умвельт в соответствии со своими потребностями у него совершенно точно имеется.

Такеси Ватанабе выяснил, что японский кругопряд Oclonoba sybotides перестраивает структуру своей ловчей сети, когда проголодается{515}. Он дополняет ее спиральным орнаментом, увеличивающим натяжение радиальных нитей и повышающим способность паутины передавать слабые вибрации от более мелкой добычи. Голодному пауку сгодится любая крошка, и чтобы ничего не упустить, он расширяет диапазон своих чувств, меняя свойства паутины.

Но тут есть один важный нюанс: как установил Ватанабе, сытый паук будет точно так же ловить мелких мух, если посадить его на туго натянутую паутину, сплетенную голодным пауком. Паук, по сути, делегирует решение, нападать ли на добычу, своей паутине. Выбор зависит не только от его нейронов, гормонов и прочих внутренних составляющих организма, но и от чего-то внешнего – чего-то, что он может создавать и настраивать. Прежде чем он уловит вибрации своими лировидными органами, паутина определит, какие именно вибрации их достигнут. Паук питается тем, о существовании чего он знает, а границы этого осознания – размах своего умвельта – он определяет сам, видоизменяя ловчую сеть[161]. Таким образом, паутина – это продолжение не только чувств паука, но и его когнитивных процессов{516}. Паук в самом что ни на есть буквальном смысле думает своей паутиной. Настраивая волокна, он настраивает собственный разум.

Тело он тоже может настраивать. Как обнаружила биофизик Наташа Мхатре, печально знаменитая черная вдова может подстраивать лировидные органы на своих сочленениях под вибрации разной частоты, меняя положение тела{517}. Черная вдова плетет многослойную бесформенную паутину параллельно земле и обычно висит на ней вниз головой, широко расставив ноги. Но, проголодавшись, она может собирать ноги в «щепоть», принимая сенсорную «позу силы», настраивающую суставы на более высокие частоты. Как и туго натянутая сеть кругопряда у Ватанабе, эта поза дает черной вдове возможность включить в свой умвельт движения более мелкой добычи, а также, возможно, вывести за пределы восприятия низкочастотные вибрации от ветра. Это, по сути, аналог прищуривания, тоже позволяющий пауку сосредоточить внимание, но выполняемый всем телом. Впрочем, сравнение не совсем точное, поскольку, прищуриваясь, мы сосредоточиваемся на определенной части материального пространства, тогда как черная вдова, сжимаясь, сосредоточивается на определенной части информационного пространства. Это как если бы человек, присев на корточки, мог усилить восприятие красной части спектра или, встав в позу «собаки мордой вниз», улавливал бы только высокие звуки.

Эта поза черной вдовы напоминает мне охотничью стойку дюнного скорпиона, зарывание златокрота головой в песок и ту самую манеру слонов подаваться вперед, поставив ногу «на пуанты», которая навела Кейтлин О'Коннелл на мысль о наличии у них сейсмического чувства. Вполне закономерно, что животные, которые воспринимают и анализируют вибрации субстрата, должны находить особые способы взаимодействия с тем, на что они опираются. Человеку для этого достаточно присесть.

Заведя щенка, я стал гораздо больше времени проводить на полу и начал ощущать поверхностные вибрации, которые прежде не замечал. Я чувствую шаги входящих и выходящих соседей или, скажем, рокот мусоровоза, проезжающего за окном. Я погружаюсь в этот мир время от времени – а Тайпо пребывает в нем постоянно. Мой корги на полтора метра ближе меня к подрагивающей земле. Мне интересно, что он ощущает. И что слышит. Тайпо часто вскакивает с подстилки и настораживается – его большие треугольные, как у магистра Йоды, уши улавливают что-то, чего не улавливают мои. Он напоминает мне о том, что я упускаю: не только поверхностные волны, которые перекатываются по полу под нашими ногами, но и упругие волны – звуки, – которые распространяются в окружающей нас воздушной среде.

8

Обратиться в слух

Звук

Когда-то Роджер Пейн боялся темноты. В старших классах, борясь со своей фобией, он начал отправляться на долгие ночные прогулки по заповеднику, неподалеку от которого жил. Бродя в одиночестве по ночам, он часто слышал (а иногда и видел) сову, которая обитала в соседнем здании. И по мере того, как таял его страх перед ночной темнотой, рос его интерес к совам. Когда в 1956 г. ему, уже студенту, представилась возможность заняться этими птицами, он ухватился за нее без раздумий.

У сов большие глаза, но в кромешной тьме, в которой они, бывает, охотятся, даже с такими глазами ничего не разглядеть. Пейн заподозрил, что они полагаются на слух. Решив проверить свою гипотезу, он заклеил окна в большом гараже полотнищами черного пластика и засыпал пол толстым слоем сухих листьев{518}. На шесток в углу он посадил ручную сипуху, которую в честь персонажа из книг про Винни-Пуха звали Сава. А потом, устроившись в темноте, выпустил мышь. «Я ничего не видел, но, как только мышь начинала двигаться, я слышал шорох», – рассказывает Пейн. Шорох слышала и Сава. Однако в первые три ночи эксперимента она ничего не предпринимала. На четвертую же ночь Пейн услышал звук нападения. Он включил свет, и перед ним предстала Сава с мышью в когтях.

Следующие четыре года Пейн проводил эксперименты с Савой и другими сипухами, убеждаясь, насколько мастерски они находят добычу по звуку{519}. Мыши, казалось, чувствовали опасность и, когда Пейн выпускал их на ковер из листвы, крались тихо-тихо. Но стоило им зашуршать, как они были обречены. Наблюдая за происходящим с помощью инфракрасного прибора ночного зрения, Пейн видел, что на первый шорох совы реагировали, сильно подаваясь вперед. После второго они уже прямой наводкой планировали к грызуну, в последний момент разворачиваясь почти на 180° – там, где только что была голова, оказывались когти. Совы не промахивались – они не просто цапали мышь, но хватали ее строго поперек туловища. Если Пейн тянул на нитке сквозь листву комок бумаги размером с мышь, совы нападали и на этот комок. Если он привязывал к хвосту мыши один-единственный лист и выпускал ее на покрытие из вспененных полимеров, совы кидались на лист. В этих экспериментах совы не могли пользоваться ни обонянием, ни зрением, ни какими-нибудь другими чувствами. При охоте они, вне всякого сомнения, руководствовались слухом. А если Пейн затыкал им одно ухо ватой, прежде бившие точно в цель птицы промахивались больше чем на 30 см. «Это был восторг! – рассказывает он. – Абсолютно четкое доказательство».