Чтобы хоть как-то развеяться от тяжёлых мыслей, мастер прошёл на рыночную площадь, где назавтра собирался встречать зрителей. Все торговцы уже ушли, и пустырь был совсем безлюдным. Тихо вздохнув, Фауст принялся по привычке расчищать от травы место для будущего кострища. Публику надобно будет поставить со стороны торговых рядов для лучшего обзора, а вон за тем дальним камнем как раз можно будет сложить вещи. Он решил не ночевать здесь второй раз, а сразу быть готовым к выходу, чтобы, как только закончилось представление, можно было отправиться до столицы. Очень уж было мучительным ожидание подвоха от каждого встречного. А, чем меньше времени он проведёт на одном месте, рассудил Фауст, тем меньше шансов снова напортачить.

Вокруг площади он бродил до самых сумерек. Иногда ему встречались парочки, которые пришли сюда побыть наедине; при знакомстве мастер говорил о себе настолько общими фразами, насколько вообще можно было отвечать на вопросы, и личный интерес деревенских к нему быстро пропадал. На обратном пути он услышал детский плач во дворе: судя по разговорам взрослых, какой-то мальчишка залез на дерево, упал и сильно ушиб руку. Зажмурившись и вздохнув, Фауст отвернулся и продолжил свой путь к таверне.

***

– Как же я отвратителен, – бормотал парень, лёжа в кровати и натянув до подбородка покрывало. – Отвратителен и труслив.

Яркий месяц ухмылялся ему в окно. Где-то за оградой послышался вопль коростеля. Фауст закрыл глаза.

– Надо будет завтра найти его и спросить старших, что случилось, – прошептал он. – Хоть совет какой дать. Верно Иса говорил всё-таки, – ему снова представился дедок, усмехающийся в бороду и подмигивающий. А потом он очень некстати вспомнил серьёзное лицо отца, который в своё время его отчитывал за неуёмное желание приносить добро. «Ты опорочишь фамилию», – говорил он, – «если сделаешь что-то неверное из лучших намерений. А если не ошибёшься, то после от тебя добродетелей будут требовать, а не ждать с надеждой». И в этом тоже была своя правда – правда человека, который дорожил заработанной репутацией.

Уснул Фауст только под утро, когда крик коростеля сменился трелью жаворонка. За ночь он успел решиться помочь упавшему вчера мальчишке, передумать, отменить концерт, снова его провести, уехать в Ивкальг сразу поутру и, наконец, дожить до обеда в Минивке и дальше уже смотреть по обстоятельствам. Да и сон тоже был беспокойным: ему снилась то бесконечная горящая степь, то праздничные столы, то почему-то раненый Эдгар и его обозлившаяся невеста. Только перед самым пробуждением к нему в сон наконец пришли пыльные стены храмов Мотаса, домашняя библиотека и отцовское стрельбище.

Утро началось со сбора вещей. Вчерашние хлеб с сардельками, которые ему любезно подала за ужином девица за прилавком, Фауст, как обычно, сложил в своей мешок, и принялся перебирать оставшиеся инструменты. Здесь, похоже, народ искушённее будет: одними фейерверками не отделаться. В свёртке было ещё много мелочёвок, которые он не доставал на последних концертах. Даже дымовухи, которые он готовил для отпугивания зверей, остались нетронутые. Может, стоит и их использовать? Задумавшись, мастер вынул наверх все нетронутые смеси, чтоб их было проще найти, и поднял свой нехитрый скарб. Внизу его ждал оплаченный вчера завтрак – а после можно будет уже и отправляться обратно на рынок.

«И мальчишку проверить», – возникла предательская мысль. Фауст вздохнул. Похоже, если за завтраком он об этом не забудет, то, верно, придётся искать вчерашнего болезного – совесть же иначе живьём съест.

В зале было неожиданно многолюдно. Кое-как добравшись до свободного стола в уголочке, Фауст махнул рукой кухонной девице, чтоб она его заметила. В центре несколько столов были составлены вместе, а за ними сидела целая толпа народу. Это были мужчины и женщины в пыльных, но дорогих одеждах, с загорелыми и обветренными лицами. Они улыбались и взахлёб рассказывали что-то соседям по столу, а те слушали их с восторгом на лицах и всё тащили им новые полные кружки. «А на рынке ведь об этом говорили!» – сообразил юноша. – «Это же тот самый торговый караван!». Фауст оглянулся – в другом углу, за широким столом, снова сидела вчерашняя госпожа в окружении караульных. Она хмуро глядела на торговцев и о чём-то неслышно говорила с одним из военных. Неприятная, должно быть, особа.

– А самое главное-то не рассказали, ну! – воскликнул мужик, который и носил торговцам кружки. – Чего в Кеофии-то выторговали? Вы ж с полными телегами северного добра туда отправились!

– Ооо, – расплылась в улыбке ближайшая к нему женщина, – всё отлично. Во Флоссфурт везём отборнейшее кружево и духи. И специй, специй-то полную тележку нагрузили! Сегодня-завтра покажем вам.

– Хлеб и мясо-то у нас в первые же дни все разобрали, – продолжил молодой парень рядом с ней, – похоже, у них опять с урожаем беда. Вот пушнина нынче хуже зашла, но всё равно в итоге в столице всё раскупили.

– Мы ещё кое-что интересное оттуда везём, – подмигнул мужчина постарше с другой стороны стола. – Зашли в тамошние храмы, по дороге стоят же несколько. Нас едва палками оттуда не выгнали, правда, но дедок на входе продал нам кое-что из их снадобий и благовоний.

– Вы ж свои дымные штуки всегда в Осочьей оставляли, – удивлённо отозвался тот же мужик с кружками. – Ужели такой большой улов, что и нам осталось?

Торговцы помрачнели.

– В Осочьей беда, – угрюмо ответил парень. Фауст навострил уши. – Не то что торговать – ноги еле унесли.