– Да, я… – Фауст осёкся. Не говори ни с кем, наказывала госпожа, везде враги. Но разве молчащий на расспросы человек не вызовет больше подозрений? Хотя, пожалуй, свои обычные разговоры про волшебство, и правда, стоит умерить, – я фокусник. Скоморох.

– Не видали тебя раньше, – улыбнулась женщина с лютней, присевшая рядом, – нездешний?

– С окраины, – пробормотал он. – Долго добирался до вас… с днём вот чуть не напутал…

– Ну, главное, что пришёл, – она ободряюще похлопала его по плечу, – тебе понравится, обещаю. Ну что, ребятушки, пойдём? Скоро уж светать начнёт, а мы всё ещё ни в одном глазу, – она встала и прошла к паре музыкантов, оставшихся на земляной сцене. Те потянулись чуть и направились все втроём в сторону от дороги.

– Погодите, – запоздало сообразил Фауст, – погодите, пожалуйста. Не подскажете, где остановиться можно за недорого?

Они переглянулись.

– Если едой и выпивкой обеспечишь, можешь к нам пойти, – предложил мужик. Похоже, как только работа закончилась, и впереди замаячил отдых, он враз подобрел. – Мы недалеко тут ночуем. Как звать?

Фауст представился, дёрнул было рукой в сторону сердца, но вовремя спохватился и помахал ладонью.

– Я Исидор, это Анна и Розмари, – барабанщик махнул рукой в стороны женщины с лютней и девушки-гусляра. – Ну что, пойдём? Расскажем хоть тебе, деревенскому кулёме, как тут всё устроено, чтоб ты впросак не попал, – он хохотнул. Мастер чуть насупился от кулёмы, но с лавки таки встал и последовал за музыкантами.

Они общались между собой близко и по-доброму, словно семья. Похоже, вместе они были уже давно. Фауст аж залюбовался ими – в компании мастеров ссоры и недомолвки были обычным делом, и музыкантам он как-то даже по-доброму позавидовал. Розмари, гусляр, шла чуть поодаль и в разговоры встревала нечасто. Иногда она чуть косилась на парня, но разговор сама не начинала. Он улыбнулся и за пару шагов её нагнал.

– Далеко ваш ночлег? – добродушно спросил он. – Я тут в первый раз, совсем не знаю города.

Девушка махнула рукой куда-то вперёд.

– Через пару дворов, – она чуть зевнула. – Мы не постоялый двор, ты не обессудь. Матрас какой тебе найдём, но не больше, – она кисло улыбнулась. – Но, – тихо добавила девушка, – нам хватает. Не жалуемся.

– Вы только музыкой живёте? – принялся расспрашивать Фауст, – или где-то ещё работаете?

Розмари покачала головой.

– Только музыкой. Выступаем почти каждый вечер на рынке. Народ нас любит, – она гордо улыбнулась, – и песни часто меняем, не надоедаем людям. Мы не нуждаемся, но… – она отвела взгляд, – на хорошее жильё денег нет, конечно. Нам же в центре нужно, чтобы…

– Я понимаю, – прервал её мастер. Розмари явно было неловко об этом говорить. И, когда музыканты дошли до своего жилья, Фауст понял причины её смятения. Исидор повёл их куда-то за угол и спустился к подвальной двери.

– Ну что ж, вот и твой ночлег, – он распахнул дверь и жестом пригласил его внутрь. – Пожалуйте отоспаться, господа. Пожрать у тебя с собой есть, или показать, где можно закупиться?

Мастер протянул ему мешок с утренней снедью. Мужчина заглянул внутрь и расплылся в улыбке.

– Годится, – он хлопнул его по плечу. – Давай я тебе со мной постелю, чтоб баб наших не смущать. Поужинаем и ляжем уж сразу. Тоже небось устал, а? Еле шёл ведь.

Фауст покачал головой. Он рад был бы ещё полночи бродить по улочкам города, но шаги по булыжной мостовой всё ещё разливались болью под рёбрами. Юноша прошёл к углу подвала, который ему указала Анна, положил туда свои вещи и сел на прибитый, порядком свалявшийся, но всё же чистый и сухой соломенный матрас.

Ужин тоже был по-семейному добрый. Исидор травил байки, которые подслушал на рынке с утра, Анна часто тихонько пела и улыбалась, а Розмари подавала всем еду за столом. Фауст мало что о себе рассказал, как бы ни пытались музыканты выяснить интересные подробности. Он назвался жителем Пестовки, пожаловался, что друзья его идут с других деревень и опоздают на ярмарку, и посетовал, что совершенно не умеет ни петь, ни играть на инструментах. Старшие тем рассказом удовлетворились и вскоре после трапезы отправились спать. Исидор, действительно, лёг рядом с тем углом, который выделили Фаусту.

– Вы родные все? – спросил парень, когда девица-гусляр принялась укладывать остатки еды обратно в мешок. Она подняла на него глаза и покачала головой.

– Исидор с Анной не женаты, но давно уж вместе. А я им не родная. Осталась сиротой в детстве, а они подобрали, – она пожала плечами. – Но мы все здешние, даже жили когда-то недалеко отсюда.

– Вон оно что, – протянул он. – Выходит, музыка – вся твоя жизнь?

Розмари улыбнулась чуть лукаво.

– Мне сложно жаловаться, – она отложила мешок и посмотрела ему в глаза. – Нас любит народ, нам рады везде. Я иногда грущу, конечно, о том, что вряд ли когда выйду замуж за какого-нибудь купца-богатея, – она хихикнула, прикрыв рот ладонью, – но мне никто не мешает перед ним выступить и взять его деньги честным трудом. А ты? В деревне-то, наверное, особо фокусами не заработаешь.

Фауст вздохнул. Раз уж начал притворяться, так иди до конца.

– У семьи мельница. Я по ярмаркам только не в сезон хожу, а то дома скучно сидеть.

Девица, улыбнувшись, кивнула. Видимо, такой ответ полностью вписался в её картину мира. Они продолжали говорить до самого рассвета: Розмари рассказывала про праздники в столице, про то, как они как-то раз ездили в соседнее княжество, а однажды здесь проехала семья самого святейшего князя-императора, так всех прочих артистов погнали прочь с рынка, а им втроём позволили остаться. Фауст вторил ей не менее захватывающими рассказами, половина из которых, впрочем, оказалась небылицами. Он рассказал про свадьбу (умолчав о трагичном её завершении), наплёл ей, что именно его мать поставляет муку для столичных пекарей, а ещё заговорческим шёпотом поведал про чудеса, которые видел в храмах Фрахейна, когда как-то раз загулял туда в летние праздники. Наивная девчушка с восторгом слушала его бред, то и дело закрывая рот руками во вздохах удивления и не сводя с него восхищённых глаз. Парню даже стыдно было немного: она ж, похоже, редко слышит хоть кого-то, кроме своих приёмных родителей, потому и принимает все его небылицы за чистую монету.