– Я понял, – прошептал побледневший мастер, убрав наконец ладони с лица. – Я понял, о чём ты. Девять лет назад, бой при Куларе?

– Я не знаю, сколько лет прошло. Я была ребёнком. И осталась одна, – из-за стены раздались приглушённые всхлипы. – Это не ваша война. Зачем вы туда пришли?

Фауст медленно сел на доски в углу комнаты, не в силах больше стоять на ногах. Он хорошо помнил, как в те дни гудел город. Были заторы на дорогах, а в храм Медицины отправили всех свободных учеников, не занятых своими исследованиями. И в родное поместье наконец-то тоже вернулись шум и гости…

– Потому что армии Флооса и Фрахе… Фратании подобрались слишком близко к нашим границам, – заученно вымолвил он. – Потому что мы должны были защитить наши земли. Потому что у вас не было на то никаких прав.

– Только для этого? – грустно усмехнулась девушка за дверью.

Нет. Не только. Я не сразу вспомнил, сказал ему Лотар когда-то. Ноги снова подкосились. Вот теперь он точно понял. Если бы не сел, то, верно, свалился бы на пол.

– Моему батюшке надо было узнать, – отчаянно прошептал он, – действенны ли его кулеврины против живой силы. Он со скандалом истребовал отряд стрельцов и сам их обучил. И ждал, когда появится возможность опробовать их в действии.

Всхлипы с той стороны стены прекратились, сменившись громкими глубокими вдохами.

– И как? – почти участливо спросила Розмари. – Помогло это твоему батюшке?

Фауст медленно кивнул, словно забыв о том, что его никто сейчас не может видеть.

– Нас снова начали принимать всерьёз. Двор дал денег на работу и присвоил титул королевского оружейника для главы семьи. У нашей династии снова появилось будущее.

– Ммм. Вот как, – задумчиво протянула девушка. – Рада за тебя. А у нас половина мужчин домой не вернулась.

Мастер промолчал. За стеной, кажется, ждали извинений.

– Я был ребёнком, – негромко ответил он. – Мне было всего четырнадцать. Только языки кончил изучать. Ты что же, думаешь, что я своими руками смастерил тот самый снаряд, который поразил твоих родных?

Всхлипы за дверью снова стали чаще.

– Ты… ты сказал, что ты наследник. И хочешь продолжить дело семьи. И никому его не отдашь, и… – раздался гулкий удар в дверь и громкие рыдания, – я… я мало что могу сделать дельного, ты сам знаешь, – сквозь плач сложно было разобрать слова, – и гусли мои… не нужны никому, на самом деле. Но, – голос стал чище, – покуда есть возможность, я всё сделаю, чтоб ноги вашей у нас на земле не было!.. – последние слова девушка почти выкрикнула, а после послышался утихающий топот.

– Убежала… – растерянно прошептал Фауст. До него начал наконец доходить смысл всего, что он услышал за последние сутки. Какое совпадение, сказал ему Лазарь, что именно ты, да без запроса в управу. Именно я… и власти не знают… так вот почему они тянут время и ждут князя! Не нужен он им. Да отправили ли они вообще ему весть, или это сказали просто для красного словца? И беда была не в том, что он у дозорных не отметился. Повод – въезд без ведома властей… а как красиво было обвинить его в шпионаже, чтоб можно было полностью отрезать от внешнего мира! «Ещё и денег дадут сверху, чтоб дело замять»… это, верно, если в Мотасе раньше прознают, чем князь здешний приедет. Потому и письмо отправить нельзя. Он снова вспомнил толпу, которая встречала его из подвала. Кажется, девчонка успела раструбить новость по всем знакомым, а не только доложить караульным. Значится, нужно как-то передать весточку домой… а как же это можно сделать? Ему вновь вспомнился богатый земляк на ярмарке. Кто это, интересно, был? «Самое защищённое снаружи и снутри место», сказал ему охранник. Выходит, они уверены, что ни сюда, ни отсюда никто живой не пройдёт. Фауст снова встал и принялся неторопливо ходить из угла в угол, насколько позволяла цепь на ноге. В движении думать было проще. Почему-то ему казалось, что Лазарь, хоть и отнёсся к нему добродушно, но подобные просьбы исполнять не будет, даже если посулить ему хорошую награду. А как иначе связаться с внешним миром? Отчаянно захотелось, чтоб остальные мастера приехали как можно быстрей и узнали весть. А они её узнают, точно узнают, как только въедут и назовутся дозорным на воротах. С ними уж точно спорить не будут, и проводят сюда, и… мысли в голове носились безумным хороводом, перепрыгивая с тоски по друзьям на ждущего с той стороны двери охранника, на ярмарочные шатры, гусли на матрасе и так и не купленную розовую пастилу. Что же со мной творится… опять вспомнился вышитый медведь. Позволь помочь. Не говори ни с кем. Везде враги.

Тем более – у тебя.

Сжав кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу, Фауст в отчаянии рухнул на доски. Каждая смена положения отзывалась тягучей болью в голове. Сколько же времени он провёл вчера на полу без чувств? Стало вдруг смешно, что Лазарю с его порезом он помочь смог, а себя от боли излечить не выйдет. За окном раздался отдалённый гром и частые удары капель. По стене потекли первые холодные ручейки воды. Только этого не хватало.

Собравшись с силами, мастер одну за другой перетащил доски в другой угол комнаты, чтоб до них не долетели ледяные брызги, и свернулся калачиком, накрывшись поверх простынкой. Под мерные удары капель он то и дело проваливался в сон, но просыпался каждый раз, когда на улице снова было слышно приближающуюся грозу.

Ливень шёл до самого утра. На полу со стороны оконца появились лужи, и воздух в камере стал ещё более холодным и затхлым. Когда горло начало саднить где-то глубоко внутри, и прокашляться становилось всё труднее, Фауст подумал было, что хуже уже не будет. Но, когда сквозь последние дождевые капли он услышал недовольные голоса толпы над окном, то понял, что нет, будет, и ещё как. Городские, похоже, прознали, где его держат. «Нашли в твоём лице возможность выплеснуть свою злость»… хоть бы до окна не дошли. Впервые мысль о том, что сюда никто не проберётся снаружи, вызвала у него облегчение, а не досаду. Разобрать голоса было сложно, но мастер готов был поклясться, что они не с добрыми намерениями сюда пришли.Сонное короткое забытье приходило днём ещё несколько раз, и всегда пробуждение было насильным – от стука о стены, криков на улице или лязга двери. Однажды, проснувшись, Фауст увидал около своей постели остывший знакомый мятный чай. Как же Лазарь так тихо пробрался? Если б разбудил, то, может, и на горячее бы успел. Дышал юноша теперь мелко и часто, чтоб не раздражать и без того больное горло. Как хочется просто сделать глубокий вдох, и чтобы воздух сухой и тёплый. Как в степи. По дороге. И того горячего напитку, что он пробовал в подвале накануне ярмарки. Он сел, укутавшись в простыню; подумав, встал и снова принялся ходить по камере. Сейчас это было тяжелее, после нескольких шагов надо было остановиться и отдышаться. Было больно, голодно и очень одиноко. Хоть бы он зашёл сюда. Хоть бы зашёл.

Когда снова раздался знакомый скрип, Фауст тихо и обессиленно дремал. Дозорный в дверях несколько раз постучал рукой о стену, и тот поднял голову.

– Наконец-то, – прошептал пленник, – наконец-то ты пришёл.

– Неужели соскучился? – добродушно улыбнулся Лазарь, подойдя к нему. – Ужин дают наконец, – он поставил перед ним тарелку с тем же жирным холодным супом, что и два дня назад. – Что-то задержали сегодня.

Фауст обхватил руками колени с попытках унять крупную дрожь.

– Можно ли горячего чего? – он поднял глаза на дозорного. – Хоть мяты вашей… здесь так холодно. У меня уже жар, кажется.