Хозяин вернулся минут через десять с большим подносом, который держал на одной руке. На подносе оказались хлеб - давно не виданный нами белый хлеб с темной корочкой, - сыр и колбаса, порезанная тонкими-тонкими ломтиками, четыре стакана и большая черная бутылка без этикетки. Он опустил поднос на стол и, сделав широкий жест, будто подгребал что-то к себе, хрипловато сказал, как скомандовал:

– Кушайте!

За столом хозяин молчал, поднимая время от времени маленькие суровые глаза то на Шарля, то на меня и Георгия, наклонял иногда голову в знак согласия с Шарлем - говорил тот один - и медленно вертел в коротких, крепких и волосатых до самых ногтей пальцах стакан с густо-темным вином. Шарль рассказывал о поездке, о встрече с каким-то барышником, который обещал что-то достать, но не достал, о дожде, который шел не переставая, и о шинах, стершихся настолько, что уже скользят на подъемах. Старик молчал, точно вдумывался в слова Шарля, а потом без какой-либо связи с рассказанным вдруг кивнул головой в нашу сторону.

– Их к Жозефу?

– Конечно, - подтвердил Шарль, - конечно. К "братьям-кирпичникам".

Мы переглянулись с Георгием: кто такой этот Жозеф? Почему именно к нему? И что это еще за "братья-кирпичники"?

Шарль поймал наш взгляд и правильно понял его.

– Жозеф - хороший, надежный парень, - сказал он.
– А "братья-кирпичники" - ваши соотечественники. На брошенном кирпичном заводе недалеко от Жозефа живут.

– Пока на чердаке пристроим, - с прежней лаконичностью и опять не глядя на нас, произнес хозяин.
– Жозеф придет, заберет их.

– А не опасно?
– спокойно и даже равнодушно спросил Шарль.
– Ведь тут иногда немцы останавливаются.

– Теперь они редко бывают.

Когда кончили поздний ужин, хозяин неторопливо поднялся и повернулся к Шарлю:

– Ты отведешь? Или мне?

Повел нас Шарль. Мы вновь вышли во двор, проскользнули вдоль стены, спасаясь от дождя, который продолжал лить, вошли в какую-то дверь, ведущую прямо на лестницу. Нащупывая ногами каждую ступеньку, поднялись по ней, открыли еще одну дверь и оказались, как догадался я, на чердаке. Тут было совсем темно. Шарль взял нас под локти и потянул вперед. Мы руками нащупали постели, устроенные не то на топчанах, не то на длинных ящиках, и опустились, не видя ни Шарля, ни друг друга. Шофер стоял где-то рядом и тихо говорил:

– Сами, пожалуйста, не спускайтесь. Внизу могут оказаться нежелательные гости.

– Немцы?
– спросил я, вспомнив его собственное предупреждение.

– Не обязательно немцы. Могут быть и бельгийцы, которых нужно опасаться. Доносчиков и тут хватает, хотя в последнее время они уже не проявляют прежнего усердия: побаиваться стали.

Он пожелал нам спокойной ночи и зашаркал ногами, удаляясь, потом, вспомнив что-то, вернулся.

– Просьба к вам одна: не спрашивайте дядю Огюста, хозяина нашего, о его сыне.

– У него есть сын?

– Был... Немцы расстреляли его в плену за какую-то мелкую провинность. И при каждом напоминании старик приходит в бешенство, злится и на тех, кто спрашивает. Может грубостей наговорить, обругать и даже прогнать.

Ч А С Т Ь Т Р Е Т Ь Я

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Привычка спать настороженно и чутко подняла меня, как только утренний свет проник на чердак. Слуховое окно, пропускавшее его, показалось сначала светлым экраном в непонятном черном пространстве. Лишь внимательно всмотревшись, я догадался, что это окно, хотя не мог понять, почему оно задернуто каким-то серым полотнищем. Я подобрался к нему и едва не свистнул от восхищения. Туман медленно поднимался, открывая маленький пестрый городок, который как бы выползал из небытия. Сначала появились мокрые крыши соседних домов, потом - дорога, круто спускавшаяся к мосту, и матово поблескивающее зеркало реки, подпертой запрудой. По ту сторону реки стояли небольшие белостенные, краснокрышие домики. За ними ряд за рядом тянулись черепичные крыши, прорезанные узкими кривыми улицами, уползавшими вдаль, к едва различимым лесистым холмам.

Что за городок? Я перечитывал рекламные призывы, начертанные черной краской прямо на белых стенах или белой краской на красных крышах домиков за рекой. Чаще всего и в разных сочетаниях попадалось слово "Дюбоне". Казалось, соседи призывали друг друга пить это вино, и весь городок только и делал, что пьянствовал. Среди реклам мелькало короткое словечко "Марш". Мне припомнилось вдруг, что Валлон упоминал Марш, городок в глубине Арденн, и даже говорил, что у него там приятель живет. Марш... Значит, мы оказались чуть ли не в сердце Арденн.

Проснувшийся Георгий подошел ко мне и положил руку на плечо.

– Где мы?

– Кажется, в Марше, почти в центре Арденн.

Тихонько, носком ноги, он тронул пол.

– А здесь?

– Гостиница как будто. Помнишь, вчера Шарль сказал, что немцы останавливаются здесь?

– Немцы могут остановиться и в частном доме.

Осторожно ступая на носки, мы перебрались в противоположную сторону чердака, где в крыше светлел круглый "глазок". Он глядел в черную мокрую скалу, над которой виднелись вонзавшиеся в белесое небо стройные сосны. По скале к задней стене двора вела вырубленная в камне лесенка. Со двора по этой лесенке можно было взобраться на скалу и уйти в лес.

Георгий кивнул на скалу.

– Лучше не придумаешь. Никто не заметит, когда придешь, когда уйдешь.

– Ты еще думаешь приходить?

Он не ответил. Помолчав немного, сказал без всякой связи с моим вопросом:

– Хозяин очень не понравился мне. Бирюк. С ним каши не сваришь. Холоден, как камень из колодца. Его ничем не разогреешь...

– Горе его заморозило, - сказал я.
– И ненависть. Согреть его, конечно, не согреешь, но на него можно положиться. Для немцев он враг и навсегда останется врагом. Мы на него можем, безусловно, положиться...