– Как заводной, - усмехнулся Георгий, но тут же озабоченно добавил: Этак они могли ночью на нас, как на сонных кур, навалиться, и мы пальцем не сумели бы двинуть.

– Ну, наверно, хозяева предупредили бы, если бы опасность была.

Устругов смотрел вниз, на голову обер-лейтенанта, стиснув зубы и прищурив ненавидящие глаза.

– Так бы и разворотил сейчас эту прилизанную башку, так бы и разворотил... Легкая цель...

– Нельзя, Гоша, тут нельзя. Цель легка, да расплата будет тяжелой. Они же всю семью уничтожат. Теперь и о тех, кто принимает нас, думать надо.

Он тяжело вздохнул:

– Сам знаю, что нельзя.

А обер-лейтенант, говоря что-то тихим голосом красивой, улыбающейся девушке, все раскачивался и раскачивался вперед-назад, вперед-назад. Девушка смеялась, откидывая немного голову, белые холмики в прорезе платья раздвигались, вырастая, и лощинка между ними уходила вглубь.

Солдат промаршировал от гостиницы до офицера, сделал стойку и проорал, что завтрак готов, повернулся и пробухал сапожищами к двери. Офицер покачался еще с полминуты перед девушкой, затем поклонился ей, щелкнул каблуками и ушел. Девушка пристально взглянула на наш "глазок" и нахмурилась, заставив нас податься назад.

Около часа ждали мы настороженно и опасливо, стараясь не шевелиться и не разговаривать. Наконец со двора донеслось громкое топотание солдата-робота, хлопнула дверка машины, заворчал мотор. Через полминуты шум мотора донесся с улицы. Машина проскользнула под окном и быстро унеслась куда-то вниз, к речонке.

Устругов вдруг засмеялся и закрыл ладонями лицо, будто пытался удержать смех в себе.

– Выходит, немцы спали под нами, а мы над ними!
– сказал он, давясь смехом.
– А между нами только потолок и три метра воздуха. Представляю, какая была бы картина, если бы мы провалились. Фрицы с ума сошли бы от неожиданности.

– Да и мы не обрадовались бы, если бы они сюда заглянули, - заметил я, не понимая причины его веселости.
– Особенно когда мы спали или брились...

Георгий оборвал смех, покачал головой и опять засмеялся.

– Война... Не война, а игра в прятки.

– Не игра в прятки, а война без фронта, без окопов... Теперь нам к этой войне привыкать придется.

– Конечно, лучше называть это войной, - с иронической серьезностью подхватил он.
– Звучит много лучше, чем игра в прятки. Но смысл все равно не меняется...

На лестнице послышались легкие быстрые шаги. Мы настороженно притихли, вперив глаза в дверь. Она открылась, впустив на чердак девушку с подносом. Девушка была невысокая, плотненькая, с выпуклым чистым лобиком, ярко-синими глазами, которые так не вязались с густыми черными волосами. С любопытством посматривая на нас, она остановилась на середине и вдруг улыбнулась так приветливо и радостно, точно на нас теплым ветром дохнуло.

– Доброе утро!
– сказала она звучным голосом, чуть-чуть приседая. Меня зовут Аннета.

Мы вскочили, одергивая пиджаки. Я поклонился.

– Доброе утро, Аннета! Меня зовут Константин, а моего приятеля Георгий, Жорж...

Аннета внимательно осмотрела нас по очереди и подарила каждому по улыбке. Она поставила на перевернутый ящик поднос и сдернула с него салфетку.

– Я принесла вам позавтракать. Проголодались, наверно. Тут, правда, не так уж много для таких больших мужчин, но с голоду не умрете.

Пока мы раскладывали сыр на куски хлеба, она уселась на постель и, посматривая то на одного, то на другого, стала рассказывать, как переполошились они, когда поздно ночью в гостиницу начали ломиться немцы. Несколько успокоились, узнав, что немцев только трое и они просят пустить их переночевать. У них уже был однажды случай, когда немцы ночевали внизу, а гости из леса - здесь, на чердаке. Но лесные гости знали о немцах и носа не показывали, пока те не уехали.

– Вы же могли спуститься и прямо на немцев попасть. Или шум тут поднять.

– А они... под нами были?
– спросил я, вспомнив, что мы ходили по чердаку и разговаривали.

– Нет, что вы! Папа отвел им самую крайнюю комнату. Чтоб вы по немецким головам не ходили. И утром мы постарались поскорее спровадить их.

Георгий показал на чердак и спросил:

– Видно, мы не первые здесь.

Аннета многозначительно улыбнулась: зачем спрашивать, когда и так ясно?

– Наши здесь бывали?

Девушка сразу посерьезнела и уставилась своими синими глазами на Устругова.

– И ваши и наши. Бельгийцы, я хотела сказать. Потому что ваши теперь, - Аннета улыбнулась своей теплой, согревающей и радующей улыбкой, - тоже вроде как наши. И вы сами теперь тоже наши.

Она провела ладонями по своим коленям, словно разглаживала платье, и вздохнула:

– Только объясняться с ними тяжело. Есть, конечно, знают немного французский, понимают, что и как нужно делать. Чаще же попадаются как глухонемые: сами ничего не понимают и тебе ни одного слова сказать не могут.