Лотта опустилась на кровать и, бросив револьвер на постель, закрыла лицо руками.

— Ну и бросай, — промолвила она и упала лицом в подушку.

Оправившись от испуга и сообразив, что пуля его не задела, Навроцкий оглянулся вокруг: на подоконнике раскрытого окна лежал мёртвый голубь.

— Убери его! — сказала Лотта.

Преодолевая брезгливость, Навроцкий потянулся к голубю, но в ту же минуту откуда-то с крыши на подоконник прыгнул жирный хозяйский кот. Схватив голубя, животное торопливо и воровато поволокло его через комнату и открытую дверь вниз по лестнице, оставляя на полу полоску из пятен крови. Увидев кота с мёртвым голубем в зубах, Лотта вздрогнула, по губам её пробежала судорога отвращения.

— Почему ты не убрал его? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Не успел.

Навроцкий взял с постели револьвер, поставил его на предохранитель и, погладив Лотту по голове, склонился, чтобы поцеловать её. Она отвернулась к стене.

— У меня болит голова, — сказала она. — Я хочу побыть одна.

Навроцкий спустился вниз и спрятал «Веблей» в ящик комода.

Весь вечер Лотта провела у себя в комнате, ссылаясь на нездоровье. Разговаривать с Навроцким она отказалась, и единственное, что ему оставалось, — это ждать лучшей минуты.

Лотта проснулась рано, перед рассветом, когда Навроцкий ещё спал крепким, беспробудным сном. Она оделась, привела в порядок волосы и, стараясь не шуметь, вышла на крыльцо. Вынырнувшее из-за горизонта солнце начинало приятно пригревать плечи. После временной непогоды как будто вновь вернулось бабье лето с тёплыми, росистыми утрами. Она вошла в парк, пересекла его по петляющей среди жёлтых дубов аллее и оказалась на большой поляне, примыкающей к парку с противоположной стороны. Здесь она сняла туфли, сбросила с плеч шаль и пошла босиком по мокрой траве.

На поляне никого не было, но ждать ей пришлось недолго. Вскоре на дороге в открытой коляске показались Анна Федоровна и Любовь Егоровна. Извозчику они приказали отъехать и ждать неподалёку за берёзовой рощицей. Завидев Лапу, они тоже сняли туфли. Любонька несла небольшой саквояж с двумя дуэльными пистолетами и средствами первой медицинской помощи на случай ранения. Доктора с ними не было, но Любонька одно время посещала курсы сестёр милосердия и кое-что в этом деле понимала. Она, однако, сильно волновалось: в этой безрассудной дуэли, вопреки правилам, ей предстояло играть роль и доктора, и общего для обеих дуэлянток секунданта.

— Здравствуй, Лёля! — сказала она Лотте, с трудом сдерживаясь, чтобы не обнять её и не заплакать. Ужас её положения мешал ей думать, она не находила нужных слов и прибавила первое, что пришло в голову: — А чудное сегодня утречко, правда?

— Здравствуй, Лютик! — сухо проговорила Лотта.

Решительное, сосредоточенное на какой-то мысли лицо Лотты смутило Любоньку ещё больше, и молча, не переставая улыбаться глупой, виноватой улыбкой, она подала каждой из противниц пистолет.

Заранее было условлено, что Любонька не будет примирять бывших товарок, и девушки, не проронив ни слова, разошлись в противоположные углы поляны. Лицо княжны было бледным и напряжённым: она провела бессонную ночь. У Любоньки от страха вдруг задрожали все члены. Баба, гнавшая по тропинке вдоль парка тощую козу, завидев девушек с направленными друг на друга пистолетами, остановилась как вкопанная и перекрестилась.

Целясь в Анну Федоровну, Лотта чувствовала, что её знобит, будто в лютый холод, на лбу у неё выступила испарина, мысли путались. Она действовала почти бессознательно, с трудом понимая, что происходит. «Убить это красивое, нежное существо? — стучало у неё в голове. — Уничтожить прекрасный цветок, рождённый благоухать и радовать стаз? Кто дал мне на это право? Нет, не могу, не могу, не могу…» Она отвела руку вверх и в сторону. Выстрел грохнул и отозвался где-то в парке сухим, надтреснутым эхом.

— Господи Иисусе! — перепугалась баба и принялась неистово креститься. — Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!

Анна Фёдоровна медлила, выстрел был за ней. Лотта закрыла глаза и мысленно попросила бога избавить её от мучений. И в эту минуту пустоты и тьмы в её сознании мелькнуло странное видение: тихий вечер опускается на деревья, на озеро, на крыши; она притулилась на подоконнике дачного дома, и мягкий ветер приятно касается её оперения; в комнате люди, но она их не боится: люди никогда не причиняли ей зла; округлыми голубиными глазами доверчиво смотрит она на белокурую девушку, наставляющую на неё дуло револьвера; ещё мгновение — и что-то с ужасной болью обжигает и разрывает её грудь, бьёт об раму окна безжизненное её тело, бросает его в теплую лужицу собственной крови…

— Девочки! — не выдержав, закричала Любонька. — Анюта! Лёля! Что же мы делаем? Господи! Это же безумие!

Княжна опустила пистолет, но он вдруг выскользнул у неё из руки, стукнулся об камень в траве и выстрелил. Любонька и Лотта вздрогнули. Баба от испуга присела на корточки, подле неё упала перебитая пулей ветка.

Анна Фёдоровна рухнулась на землю без чувств. Любонька подбежала к ней и принялась хлестать её по щекам. Лотта тоже подошла. Княжна лежала бледная, словно изваянная из мрамора, и такая красивая, что Лотта невольно залюбовалась ею. Вскоре Анна Фёдоровна очнулась, и девушки помогли ей встать. Не выдержав, Лотта обняла её, и у обеих по щекам потекли слёзы. Любонька засмеялась беззвучным нервическим смехом.