Несмотря на столь эмоциональное выступление товарища прокурора и страстную, но бездарную речь защитника, Пётр Алексеевич слушал разбирательство плохо. Он был уверен в невиновности Навроцкого и задал лишь решения присяжных. И когда присяжные, вернувшись из совещательной комнаты, объявили вердикт: «Виновен», Пётр Алексеевич, не удержавшись, громко чертыхнулся с досады и, не пожелав ни слушать прения сторон о последствиях виновности подсудимого, ни дожидаться оглашения председателем приговора, покинул залу суда.

Узнав, что Платон Фомич Милосердое пребывает в отпуске на кавказских водах и со дня на день должен вернуться, Пётр Алексеевич решил дожидаться его в Петербурге и снял номер в гостинице. На другой день, позавтракав и погуляв в несколько нервическом настроении по городу, он явился на квартиру Милосердова. Платон Фомич, по счастью, был уже дома и выглядел хорошо отдохнувшим. После приветствии и дружеских объятий, вслед за тем, как полковник изложил суть дела, по которому пришёл, между гостем и хозяином произошёл довольно резкий разговор.

— А я тебе говорю, не может этого быть! — горячо восклицал Пётр Алексеевич, возражая приятелю. — Я Феликса Николаевича знаю. Знаю! Был я у них, видел, как они смотрели друг на дружку. Нет, Платон Фомич, это обвинение против него — дьявольская нелепость, фантасмагория какая-то… Ведь так смотрят… так любуются друг дружкой только когда любят! Любят, я тебе говорю! Нет, не мог Навроцкий этого сделать! Не мог! Я готов биться с тобой об какой угодно заклад!

— Ну, ёжик стриженый, любят! — ухмылялся Милосердое. — Ты уж, Пётр Алексеевич, извини, но я как судебный следователь лучше тебя знаю, чем частенько заканчивается любовь. Убийство на почве ревности — дело обычное. Вот я тебе расскажу один случай из моей практики…

— Платон Фомич! Или ты возьмёшься за это дело, или я тебе больше не друг! — всё сильнее горячился Тайцев, хватаясь за сердце.

— Ты, Пётр Алексеевич, только не волнуйся, успокойся… — испугался за приятеля Милосердов. — Дался же тебе этот князь…

Пётр Алексеевич сел на стул, но не смог усидеть на месте, поднялся и начал быстро ходить по комнате, вздыхая, охая и обиженно качая головой.

— Куда же мне ещё идти? — разводил он руками. — В церковь, что ли? К попу?

Милосердов усмехнулся, несколько минут поразмышлял, хлопая себя по животу подтяжками, на которых держались мягкие домашние брюки, и наконец, смиренно вздохнув, сказал:

— Ладно. Уговорил ты меня, Пётр Алексеевич. Завтра же займусь этим делом. Ну что? Теперь ту доволен?

Платон Фомич Милосердов взялся за дело Навроцкого, как и обещал Петру Алексеевичу, без промедления. У него оставалось ещё три дня отпуска, но уже на другой день после разговора с Тайцевым, к вечеру, он явился в часть и потребовал отчёта от своего помощника Светозара Овечкина, которому пришлось вести расследование, пока сам Платон Фомич отдыхал на водах.

— Уж больно шибко ты, Светозар, с этим делом управился! — ворчал Милосердое. — У нас следствие по подобным делам месяцами идёт, а ты уже через неделю отослал производство товарищу прокурора. Это как же понимать? Али хотел мне нос утереть?

— Что вы, Платон Фомич? — оправдывался Овечкин. — Здесь же всё ясно: анонимная записка, найденная в комнате убитой, револьвер, пуля, следы крови и, наконец, тело со сквозным пулевым ранением… Любовница просто мешала Навроцкому, и он убрал её с дороги…

— Вот то-то и оно, Светозар, что слишком всё ясно, — сказал Милосердое, просунув большой палец правой руки между пуговицами жилетки и постукивая остальными пальцами по внушительному животику. — А вот скажи, зачем ему понадобилось опознавать труп, если он сам её и убил?

— Вероятно, он рассудил, что кто-нибудь её всё равно опознает. Если бы её опознали другие, а он нет, то именно это и навлекло бы на него подозрения.

— Что-то здесь не сходится… — почесал затылок Милосердое. — Не знаю, что именно, но не сходится… Чувствую.

— Что же здесь может не сходиться, Платон Фомич? — дёрнул плечами Овечкин. — Вот револьвер Навроцкого. Не желаете взглянуть?

Он положил револьвер на стол перед Милосердовым. Платон Фомич взял его в руки.

— Та-ак, — протянул он, внимательно осматривая оружие. — Великолепная и, увы, довольно редкая уже вещь… Это «Веблей» системы полковника Джорджа Фосбери, шестизарядный, самовзводный… Прекрасно, между прочим, зарекомендовал себя в англо-бурской войне… Ну а слоновая кость на рукоятке, очевидно, прихоть князя… Да вот тут и монограмма его имеется…