Так вот, сегодня это дошло до такого: первокурсники не могут быть в отношениях. Супружеские пары остаются в покое. К несчастью для Чака, помолвленные пары — это объект нападок. Судя по людям, с которыми я разговаривала за последние несколько дней — первокурсниками со старшими братьями и сёстрами или людьми, которые решили не участвовать в этой чепухе, — предполагается, что это просто легкомысленное озорство.

Легкомысленное.

Я даже не буду это комментировать. Я не нахожу издевательства смешными — это очевидно, но даже если бы я считала такие розыгрыши, как отправка девушке старых видео с участием ее парня, где он с поклонницами, милыми, что ты на этот счет сказала Тори или Шарлотта?

Оба случая непредумышленные?

Я просто не знаю.

— Ты позволяешь этому съедать себя, Марни, — вмешивается Зейд, весь такой гладкий, обходительный и всё такое, но я не могу этого вынести. Я ныряю под его руку и прохаживаюсь по полу между двумя кроватями. Миранда ведёт себя как подобает студентке первого курса, знакомится с людьми, участвует в групповых мероприятиях. Что касается меня, то я провожу всё время в библиотеке и сижу в комнате в общежитии.

Это не то, как я хотела начать свой год в Борнстеде.

— Вы уверены, что не можете найти никаких связей Клуба Бесконечности с этим? — спрашиваю я как раз перед тем, как Зейд хватает меня за плечи и останавливает моё хождение назад-вперёд.

— Насколько мы можем судить, таковых нет. И хотя остальные из нас, возможно, немного профаны в детективных делах, тебе не кажется, что этот тупой английский придурок хорош в такого рода вещах? Он бы знал, если бы это они были, не так ли? — Зейд замечает, что мне неудобно, поэтому отпускает меня, а затем тихо чертыхается. — Мне нужно достать гитару и снова спеть тебе серенаду?

Это заставляет меня улыбнуться, но длится это недолго.

— Эти девушки вломились в дом Шарлотты. За пределами кампуса. Украли её кольцо. Она могла бы умереть, если бы… — Зейд снова делает шаг вперёд, но на этот раз не прикасается ко мне. Мне грустно видеть его таким. Я складываю руки на груди и смотрю в пол, пытаясь взять себя в руки.

Возможно, у меня посттравматический стресс или что-то в этом роде. С грузом Бёрберри на плечах и пронзительным криком Харпер, как у птеродактиля, который ещё свеж в моей памяти… её обожжённым лицом… смертью Чарли… стоит ли удивляться, что я борюсь за существование изо всех сил?

Я вздрагиваю и закрываю глаза как раз перед тем, как Зейд заговаривает:

— Ты хочешь, чтобы мы пошли на собрание Клуба Бесконечности? — спрашивает он мягко, нерешительно, как будто нет ничего на свете, что бы он предпочёл сделать меньше этого. — У нас нет возможности узнать что-либо наверняка, пока мы не пойдём и не заключим пари…

— Нет! — я не хотела кричать. Я, конечно, не собиралась так сильно и быстро, вскидывать голову, но так произошло, и я врезалась в лицо Зейда и разбила ему нос, из которого хлынула кровь. — О, боже мой, Зейд, — я обхватываю руками его лицо, когда он стонет от боли, запрокидывая голову назад, чтобы попытаться замедлить кровотечение.

— Ты можешь принести мне полотенце что-то на него похожее? — бормочет он, его голос звучит плаксиво, и парень шмыгает носом из-за крови. И её так много. Я чувствую себя такой жалкой идиоткой, когда, спотыкаясь, подхожу к комоду и хватаю первый попавшийся кусок ткани из верхнего ящика.

— Вот, — я прижимаю шелковистую белую ткань к носу Зейда как раз перед тем, как понимаю, что речь идёт о трусиках. Чёрт. Я начинаю забирать их, но он хватает меня за запястье и пристально смотрит на меня, другой рукой заталкивая кусочки кружевной ткани себе в ноздри.

— Во-первых, ты избегаешь меня. Могу добавить, что всю неделю. Затем ты бьёшь меня головой и заставляешь истекать кровью. В-третьих, ты пытаешься украсть мои шелковистые трусики Марни, — его руки дрожат, когда он отпускает меня, прижимая ткань к носу с очередным болезненным стоном.

При виде его в таком состоянии, окровавленного и трясущегося, я ничего не могу с собой поделать. Образы его пошлых фотографий исчезают из моей памяти, и всё, что я могу видеть, — это Зейд Кайзер, неуверенный и потерянный, и так сожалеющий об ошибке, которую он совершил в конце первого курса, что не только сделал татуировку на шее, но и делит меня с парнями, которых ненавидит.

— Мне так жаль, Зейд, — бормочу я, и его зелёные глаза расширяются.

— Жаль? — повторяет он приглушенным голосом из-за моих трусиков, засунутых ему в нос. — За что?

— За то, что избегала тебя последние несколько дней, зная, что ты хочешь поговорить о фотографиях и видео.

Я отступаю назад, когда Зейд оттягивает окровавленные трусики от носа, немного шмыгает им, а затем протягивает руку, чтобы посмотреть, остановилось ли кровотечение. Когда его рука становится сухой, он опускает её и изучает меня. Неуверенность в его взгляде — вот что меня успокаивает. Мне не нужны учтивость и обходительность, плавность и практика (во всяком случае, не всё время). Прямо сейчас я просто хочу увидеть его грубость, форму его разбитого сердца.