Никакой прелюдии, никаких прикосновений к креслу, никаких ласк, никакого наслаждения ароматом, игрой света на покрытии, причудливым узором брызг. Влад предвкушал это восемь с лишним часов.

Глинский смотрит на бирку: «Работа Кув-Би».

Сует руку в карман. Разворачивает завернутую в бумажное полотенце дольку апельсина. Берет ее липкими пальцами и проводит ею, точно зубным протезом, по верхним и нижним зубам. Вдыхает ее аромат, и запах через ноздри проникает в рот.

Наташа. Ах, Наташа.

Глинский будто сидит на грелке. Но тепло исходит из его нутра. И обволакивает его. Наташа! Тело его расслабляется. Спина выпрямляется. Икры обмякают, пальцы ног разжимаются. Пенис встает.

Давай, тигр.

Такого он и представить себе не мог. Внетелес-ный опыт таился в его теле: это новое тело, тело, пренебрегшее возрастом, гравитацией, дегенерацией клеток, атрофией, деформацией костей, тело, которое посылает мир к черту. И эту страну. И годы, потерянные в Воркутлаге. Тело живое и трансцендентное. Тело, нарастившее критическую массу. Тело, а не призрак. Тело, которое не будет невидимо.

Он должен встать.

И забрать кресло домой.

И выбросить свое старое кресло-качалку.

И явиться домой с креслом.

Поставить рядом с креслом телефон и трижды в день заказывать еду с доставкой на дом. И никогда не вставать с кресла. Оставить дверь незапертой и давать хорошие чаевые.

А сейчас он должен уйти, потом вернуться и купить кресло.

До открытия всего шесть часов.

Он хочет, и должен, и может быть с Наташей.

У входа под ногами хрустит стекло. На сигнал тревоги в небольшом мебельном салоне приезжает офицер полиции, недавно переведенный из патрульных второго года службы. Его зовут Арчи Рино. «Нарушитель давно тю-тю», — размышляет он. Надо будет поговорить с владельцем, выяснить, что пропало, помочь заполнить отчет для страховой и, возможно, невзначай подсунуть визитку с номером фирмы, принадлежащей его шурину, — они вставляют стекла.

Офицер Арчи Рино подходит к дверному проему. Одна его рука лежит на рукояти пистолета, другая держит большой фонарик. Но он и без фонарика видит старика, сидящего в стильном кресле. Старик раскачивается и дергается, словно в припадке, с которым офицеру полиции при его подготовке явно не справиться.

Наташа вопит, приказывая Владу Тигру поднять руки и встать на колени. «Почему у нее изменился голос? — думает Глинский. — Наташа, что ты говоришь?»

Она говорит:

— На пол, сейчас же на пол, утырок.

Таких выражений он от Таши еще не слышал. Сейчас же, или она стреляет.

Лицо Наташи начинает меркнуть, но вопит она громче. И голос ее больше напоминает голос Марекова деда, этого пропойцы. Водочный угар рассеивается. Тело Глинского обмякает, но член по прежнему тверд и пульсирует. Однако приближающийся оргазм сорвался. Погрузился в пучину, как мифический левиафан.

— Руки вверх, старик.

Офицер Арчи Рино зовет напарника. Старик, видно, пьяный, и Арчи неловко орать на этого человека. Точно такое же чувство он испытывает, когда орет на своих детей. Или на Белль. Но его так учили.

Старик хлопает глазами. Зубы у него почему-то оранжевые.

Никакой у него не припадок. Он чем-то занят. Офицер убирает оружие в кобуру и достает электрошокер.

— Сэр! Сэр, поднимите руки и опуститесь на землю, — говорит он. И понимает, что старик его не слышит. Надо бы дождаться напарника, но человек в старой толстой дубленке безобиден. И чем-то занят. Не стоит с ходу пускать шокер, надо бы подождать, пока напарник наденет на старика наручники. Шокер вырубит его всего на пару секунд. Надо бы подождать, но ведь он должен надеть наручники. Этот человек стар.

Не надо было работать в две смены.

Не надо было разводиться с Белль.

Не надо было знакомить Эмму со своими детьми. Не надо было говорить Эмме, что он ее любит.

Не надо было давать Белль ее первую сигарету. Не надо было тушить ее о руку Белль.

Надо было вздремнуть.

Надо было позвонить Белль.

Надо было рассказать ей про Эмму.

Надо дождаться напарника.

— Старик!

Кто-то называет его стариком. Глинский моргает и открывает глаза. Спокойные, ясные. Более острые, чем когда-либо.

Давай, тигр.

Перед ним стоит полицейский. С пистолетом. Он явился, чтобы забрать кресло. Кресло, снимающее боль, кресло, которое дарит ему Наташу, кресло, которое делает его видимым. Молодым.

— Старик!

Глинский бегает быстрее, чем стоящий перед ним коп, он обставил КГБ. Он трижды выходил сухим из воды в Нью-Йорке, Чикаго. Его ни разу не поймали, не осудили. В те времена, когда он еще был виден. И молод. И полон жизни. Он был силой, с которой следовало считаться. Его упекли только однажды, в ГУЛАГ, по политическим мотивам.