Потом наши пути разошлись на несколько десятилетий, и я его увидел вновь только после Второй мировой войны. Но что стало с этим человеком! В своем деле он добился не то что хороших, а просто замечательных успехов. Он научился придавать своим работам черты художественных произведений. Именно поэтому Рудольф Штайнер привлек его к решению важных задач, возникавших при строительстве первого Гётеанума. Став настоящим мастером, столяр перенял разработанный в ходе этого строительства стиль и воплотил его в своей квартире, воспроизведя живые архитектурные формы. Оказавшись в ней, я изумился: здесь дышалось легко, моему духу и моей душе было хорошо. Но еще больше меня поразил сам столяр, то, как он вел себя в кругу своей семьи. Передо мной был человек, занимавший весьма уважаемое положение в своем городе; его жизненный опыт и его образ жизни соответствовали тому, что обычно встречается только в высшем свете. Он мог бы спокойно представлять свой город во время визита главы какого — либо иностранного государства. Он сумел бы не только ответить на любые вопросы, но и произвел бы солидное впечатление на переговорах. И всего этого он достиг не в результате обучения в какой — либо академии, не в результате обширных поездок по чужим странам. Он стал всецело образованным человеком благодаря живому соприкосновению с духовной наукой Рудольфа Штайнера.

В том же городе жил и другой ремесленник, чье развитие было направлено преимущественно в глубь себя. Он был портным и тоже считался учеником Рудольфа Штайнера. С этим живущим в спокойном уединении портным и его небольшой семьей мне довелось за два года до Первой мировой войны праздновать незабываемое Рождество. С тех пор мы лишь обменивались письмами на рождественские праздники. Он посылал их из своей маленькой скромной мастерской, я же — из различных мест, хаотично меняющихся в соответствии с этапами моего жизненного и образовательного пути. И мне открылись удивительные вещи: что бы я ни пережил и ни испытал, какими бы разнообразными и новыми ни были факторы, с которыми я сталкивался в жизни, все мой корреспондент сумел понять, на все откликался не просто живо и участливо, а еще и так, что это помогало мне продвигаться дальше. Когда после долгих жизненных странствий я как — то снова остановился у него, меня охватило чувство, будто я беседую со всемирно признанным и ни на что не претендующим мудрецом. Этот человек тоже осознавал и признавал, что всем, чего ему удалось достичь, он обязан Рудольфу Штайнеру. В этой одухотворенной скромности он стал и остался навсегда одним из добрых гениев моей жизни.

Насколько неправильно считать, будто дух обитает где — то в заоблачных высях. В этом я наглядно убедился несколько лет назад. Свободную вальдорфскую школу в Штутгарте посетил американский офицер, занимавшийся вопросами образования и воспитания. Я имел удовольствие сопровождать этого общительного и любезного человека. Помимо прочего мы посетили и мастерскую по рукоделию. Я его оставил там один на один с учительницей и множеством оживленных детей, а сам отправился к другим учителям — предупредить их о предстоящем визите. Снова вернувшись в мастерскую, я увидел, что офицер все еще находится там и… увлеченно вяжет что — то спицами.

«Господин майор, — сказал я, — известно ли вам, что то, чем вы сейчас занимаетесь, полностью отражает сущность вальдорфской школьной педагогики?»

«О да, — ответил он, — я это знаю, даже хорошо знаю». Поймав мой удивленный взгляд, он рассказал следующее:

«Я уже давно знаком с искусством воспитания Рудольфа Штайнера, и мое знакомство с ним произошло необычным образом. В юности я в качестве морского кадета отправился в плавание по Атлантическому океану. Однажды воскресным утром, когда я был как раз свободен от вахты, мне захотелось непременно сделать что — нибудь полезное, такое, что делают обязательно руками. Я раздобыл обтирочные концы и принялся надраивать иллюминатор каюты. В тот момент, когда я проворно драил и полировал этот иллюминатор, меня неожиданно окликнули: «Фенрих, чем это вы тут занимаетесь?» Я обернулся и увидел стюардессу, которая смотрела на меня отчасти с упреком, отчасти с улыбкой. Она подошла поближе: «Фенрих, это ведь моя работа». Я засмеялся и ответил: «Ничего страшного. Знаете ли, то, что я сейчас делаю, я делаю из принципа. С детства я проникся убеждением, что руки человеку даны не для того, чтобы они у него бесполезно болтались подобно паре перчаток. Он должен употреблять их на дело, действовать ими, или он человек только наполовину».

Мне показалось, что она услышала в основном первую часть моего ответа. «Итак, вы это делаете из принципа», — произнесла стюардесса медленно, как бы во сне и выделяя каждое слово. При этом она смотрела на меня с удивлением, а затем, встрепенувшись, сказала: «В таком случае вам непременно надо прочитать одну книгу. Подождите, пожалуйста, немного, я ее сейчас принесу из своей каюты». Я спокойно продолжал драить иллюминатор, но при этом ощущал некоторое напряжение. Спустя несколько минут она вернулась и принесла мне «Воспитание ребенка» Рудольфа Штайнера.

И видите — закончил он, смеясь — во всем виноваты мои беспокойные руки и Атлантический океан, это из — за них я кое — что знаю о Рудольфе Штайнере и занимаюсь здесь вязанием. Вот какие чудеса бывают в жизни».

В заключение не могу не рассказать — в качестве примера — о том, как та самая жизненная плодотворность, о которой сейчас говорилось, в состоянии пробудить человека и открыть ему глаза на истину. При условии, что он честен и у него достаточно сил, чтобы прыгнуть выше себя.

В начале 1930-х годов я выступал с лекцией о вальдорфской педагогике в северогерманском университетском городе Ростоке. После лекции разгорелась оживленная дискуссия. К моему удивлению, во всей этой неразберихе вопросов и возражений я чувствовал весьма действенную поддержку со стороны совершенно мне незнакомого господина.

Поздним вечером состоялся небольшой прием на квартире университетского профессора, с которым я был в дружеских отношениях. Он — то и организовал эту лекцию. Мне доставило удовольствие встретить в числе приглашенных того самого неизвестного участника дискуссии. Вскоре мы разговорились. «Вы были удивлены, — сказал он приветливо, — что я на дискуссии рьяно выступал на вашей стороне? Дело вот в чем: я психиатр. Несколько лет назад мне предстояло дать медицинское заключение в отношении одного ненормального ребенка, „неизлечимую болезнь“ которого мне надлежало констатировать и документально засвидетельствовать. Я провел обследование очень тщательно с привлечением всех имеющихся в моем распоряжении научных средств. Но результат оказался, к сожалению, однозначным. И я, нисколько не колеблясь, составил то заключение, которого от меня и ожидали.

Через несколько лет у меня снова выдалась поездка в Швейцарию. Недалеко от Базеля, в Арлесгейме, я посетил институт лечебной педагогики, базирующийся на принципах антропософской медицины. В вестибюле института я случайно встретил молодого человека, который показался мне знакомым, но в то же время припомнить его я не мог. Я хотел было уже идти дальше, но что- то заставило меня обернуться и громко произнести имя: «Р…» — «Да, это я!» — воскликнул молодой человек и с радостной улыбкой двинулся в мою сторону. Тут мною овладел чуть ли не испуг: это был тот самый мальчик, которого я несколько лет назад объявил неизлечимым. Его состояние за это время намного улучшилось. Я узнал, что он теперь находится в числе легких пациентов, которых через определенное время, без всякого сомнения, можно будет выпустить в обычную гражданскую жизнь.