— Чтобы я ничего не забыла о тебе.

— Или, скорее, знала бы обо мне всё, что можно использовать, чтобы заставить меня влюбиться в тебя.

Я должен был догадаться. Она знала о вещах, о которых я никогда не упоминал, но тогда я думал, что, возможно, Эмори рассказывала ей о них раньше.

— Тогда зачем эти фотографии?

— На случай, если ты найдешь папку. Я бы сказала тебе, что я знаю, что они от того, кто преследовал тебя.

О, как мило. Это определенно заставляет меня чувствовать себя лучше.

— Почему ты разлучила нас с Эмори?

Милли сжимает челюсти, не желая думать об этом. Она ревновала. Ей не нужно говорить об этом, потому что всё читается на её лице. И всё же я жду, когда она ответит.

— Потому что я любила тебя, а Эмори была недостаточно хороша для тебя. Я никогда не понимала, что ты в ней нашёл. Тебе нужен был кто-то более уверенный, а не плакса.

Услышав скрип двери, я бросаю взгляд на спальню и вижу, что Эмори смотрит в щель. Её глаза опухли, покраснели, нос и щеки припухли, лицо мокрое от слёз. Это зрелище я вынести не могу.

— Неси бред сколько хочешь, Милли, но если ты продолжишь унижать мою жену, то можешь оказаться на глубине шести футов под землёй.

Быстрыми, широкими шагами я подхожу к своей жене, толкаю дверь, чтобы подойти к ней, затем кладу руки ей на лицо и начинаю вытирать слёзы.

Я не знаю, что произошло между ними, когда меня здесь не было. Я не знаю, почему Эмори не сказала мне, что Милли внезапно появилась. Или почему у Эмори было время покормить Идена, когда Милли здесь. Всё, о чем я забочусь — это о том, чтобы эти слезы не катились по лицу моей жены.

— Боже мой, Майлз. Ты, блять, не можешь относиться к ней серьёзно. Она же больная!

Наклонившись к своей жене, я прижимаюсь своим лбом к её лбу.

— Я люблю тебя, дорогая, — шепчу я, потому что не дам Эмори думать, что я верю словам Милли. Я не дам Милли шанса снова погубить нас.

Эмори обхватывает руками мои запястья, крепко прижимаясь ко мне. Её рыдания вырываются на свободу, разрывая моё сердце.

— Ты можешь быть с ней, — говорит она тихо, неуверенно.

Ложь. Мы все знаем, что Эмори не хочет, чтобы я её бросал, и я бы никогда этого не сделал.

— Да, Майлз. Ты можешь быть со мной. Мы любим друг друга.

Это неправильно, но прямо сейчас, я искренне жалею, что Милли не умерла. Все эти годы я желал, чтобы она была жива, но сейчас я желаю обратного.

Мы слышим, как открывается дверь квартиры, и втроем одновременно поворачиваемся. Только некоторые люди, могут как хозяева врываться в эту квартиру. Колин и Лили останавливаются как вкопанные. Лили выглядит более обеспокоенной, чем Колин. Лили — единственная из всех моих подруг, кто знал Милли лично. Я думаю, они когда-то были друзьями.

Аарон и София натыкается на Колина и Лили. Аарон смеётся — у него есть привычка смеяться в самое неподходящее время.

— Пожалуйста, скажите мне, что вы тоже это видите

— Это…

— Милли, — заканчивает Лили, прищурившись. — Ты же умерла.

— Как видишь, нет, — Милли начинает расхаживать взад-вперёд между гостиной и кухней, не приближаясь ни ко мне, ни к Эмори, ни к остальным. По сути, она в ловушке.

— Что за хрень? — Колин первым входит в квартиру и подходит к Милли. Он смотрит на неё примерно с расстояния в фут, видимо пытаясь убедиться, что это действительно она. — А я-то думал, что твоя мать сумасшедшая, mi sol. Эта цыпочка на высоте.

— Ты можешь уйти? — спрашивает Милли. — Я здесь, чтобы поговорить с Майлзом, а не с его друзьями.

— Я не хочу с тобой разговаривать.

Я переплетаю свои пальцы с пальцами Эмори, сжимая её руку.

— Ладно, тогда не разговаривай. Просто дай мне увидеть мою дочь, — Милли подходит ближе, не сводя глаз с Эмори и наших переплетённых рук. У этой девушки действительно хватает наглости ревновать в данной ситуации.

— Свою дочь? Аарон смеётся. — Не хотелось бы тебя огорчать, Милли, но Б…

— Не произноси её имени, я не хочу, чтобы она знала. Я не хочу, чтобы она знала.

Но если родители Милли всё это время знали, что она жива, почему Холли или Митч не сказали ей, как зовут мою дочь?

— Ты знаешь её имя

— Я не знаю. Я никогда не спрашивала.

Так много возможностей, чтобы узнать Брук. У неё было целых пять лет, чтобы спросить у родителей, как зовут дочь. Пять лет, чтобы попросить фотографии и признаться, вмешаться в её жизнь. Но ей было всё равно.

— Потому что всё, чего ты хочешь, это чтобы я расстался с Эмори, верно? Ты ничего не хочешь знать о моей дочери. Ты не хочешь её видеть. Ты не хочешь знать её имя. Всё, что тебя волнует — это то, что я не с тобой. Это единственная причина, по которой ты вообще появилась, я прав? Единственная причина, по которой ты выползла из своего укрытия.