Как и ожидалось, матросы оказались пустыми: на троих не набралось и серебряной монеты, а вот барон порадовал: семь полновесных крон золотом и дюжина серебром. Два перстня и одно кольцо, сидевшее столь плотно, что пришлось рубить вместе с пальцем, благо у одного из матросов нашелся острый нож. В кармане барона оказался конверт и документы, удостоверяющий личность Его Светлости Алекса Дудикова, урожденного барона Астрийского. Письма разобрать не смог, уж слишком темно было, да и вязь букв диковинная. Одно дело читать печатные буквы, а когда идет пропись с вензелями и закорючками… тяжело, одним словом.

Документы я решил прихватить, как и богатый улов в виде монет и украшений, а вот моряцким ножом… не то, чтобы побрезговал. Уж слишком приметным он был, а ну как на корабле опознают, начнут задавать неудобные вопросы. Да и тяжелым он был, в ладони плохо лежал. Для разделки рыбы может и сойдет, а вот для дел более тонких, где требуется острота реакции и ловкость рук - увы, нет.

Пока опустошал чужие карманы, успел приглядеться к ранам. Красные точки на спине, на груди, а у барона так и вовсе по центру лба. Это же какой силищей нужно обладать, чтобы лезвие загнать в черепушку. Точно не шпага, и не арбалетный болт, уж слишком ровными оказались края раны. Может быть копье? Снова нет, у них обыкновенно наконечники плоские с расширением по центру, а тут отверстие круглое, толщиной с указательный палец.

Я в последний раз глянул на распростертые тела и дал ходу. Пускай стража разбирается с мертвецами, это их прямая обязанность. Мне же пора была валить и чем скорее, тем лучше.

Прощайте, Его Светлость, господин барон…

На следующий день в означенное время мы были на пирсе. Мы – это тела пьяных матросов и те, кто был еще способен держаться на ногах. Всю ночь напролет экипаж «Оливковой ветви» кутил, захватив местную таверну. Пиво текло рекой по заросшим щетиной подбородкам, а огромное блюдо с мясом не покидало наш стол. Бордель находился кварталом ниже, поэтому многие пирующие возвращались и уходили, и снова возвращались, не в силах сделать окончательный выбор между крепким пивом и сладкими устами чаровниц.

Не всем подобные мытарства оказались по силам: были и те, кто отрубился в процессе. Их тела пришлось собирать по дороге: кого – лежащего у обочины, кого – притуленного к стене. Cложнее всего пришлось с Рогги: корабельного всезнайку стаскивали с постели, где он прикорнул в обнимку со шлюхой - страшной, что осьминогий демон, охраняющий врата в небесную обитель. Даже Бабура, на что моряк прожжённый и опытный, и тот Всеотца помянул, сотворив знак отвода злобных чар. Он же и спеленал матерящегося Рогги, грозящего пустить на дно морское дырявую посудину, по одному лишь недоразумению называемую кораблем. Рогги дрался, Рогги просил, Рогги умолял оставить его, а после умаялся и заснул – прямо на голых досках пирса.

– С ним всегда так, - жаловался Бабура, – по трезвянке не найти другого человека, который настоль был бы влюблен в море, а как выпьет – проклясть готов. В каждую шлюху готов вцепиться, лишь бы не плыть.

Судя по хмурым физиономиям моряков, Рогги был не одинок в своих чувствах. Никто не горел желанием возвращаться на опостылевший за долгие дни плаванья корабль, никто кроме одного единственного человека. И этим человеком был я. У меня буквально в пятках свербело, настолько хотелось пройтись по палубе. Увидеть дверь, ведущую в заветную каюту и вновь почувствовать близость к цели.

Сердце защемило, стоило лишь увидеть знакомый силуэт парусника – голые мачты на фоне синего неба. Мы наблюдали, как спускались шлюпки, как споро работали веслами матросы, пеня воду и поднимая вверх брызги.

– Не понял… что за дьявольщина?
– первым почуял неладное матрос по прозвищу Зычник. Он и вправду был похож на весеннюю пташку, такой же носатый и взъерошенный. А еще обладал крайне острым зрением, потому и работал сменщиком Яруша в вороньем гнезде.

Следом заволновались остальные: забубнили на разные лады, наполняя воздух запахом перегара и чеснока. Я долго вглядывался в силуэты людей, находящихся в шлюпке, но так и не смог понять причину переполоха, пока Бабура не выдохнул обреченно:

– Капитан…

Капитан Гарделли без веской причины каюту не покидал. Он даже на берег сходил лишь раз, вынужденный по долгу службы решать бюрократические вопросы. Все давно привыкли к отсутствию главного и вдруг тот объявился. Плывет, возвышаясь гальюнной фигурой на носу шлюпки. Опершись на выставленную вперед ногу, и зорко вглядываясь в лица столпившихся на пирсе матросов. Может обойдется? Может бумаги в порту подписать забыл, или проволочку с товаром уладить? Да мало ли какие заботы могли возникнуть у капитана на берегу… Не обошлось.

Вода продолжала стекать по задранным вверх веслам, а капитан уже расхаживал по дощатому настилу.

– Где Жедяй? – накинулся он на первого подвернувшегося под руку матроса. Глаза грозно сверкали, некогда аккуратная борода встопорщилась, что шерсть на загривке Фартового. Понятно, что допрашиваемый растерялся. Похмельное утро не отпускало, а тут капитан пальцем в грудь тычет, чего-то требует.

– Где Жедяй, спрашиваю?! – заорал Гарделли на второго, выпучившего глаза то ли от страха, то ли от какого другого напряжения.