Против ожидания дознаватель ругаться не стал. Наоборот, хитро улыбнулся и даже подмигнул.

– Не зря про тебя говорят, что ловок. Теперь и сам вижу… По росту подходишь, лицо и тело без особых отметин, нос с горбинкой, разве что цвет радужки отличается. Как с глазами выкручиваться думал? Ростовщики народ прожжённый, докопаются до мельчайших деталей.

– Это в комнате радужка серая, а ежели на солнце долго находиться, можно и голубые оттенки заметить, и зеленые. Глаза – они же как камни драгоценные, могут разными цветами переливаться.

– Не поспоришь, - согласился брат Серафим, – а грамоте где обучался?

– Друг закадычный в Ровенске был – Ленькой звали, он и показал, как отдельные буковы в словеса складывать.

– А Ленька откуда узнал?

– Так у него семья была – отец с матерью. Он даже в школу настоящую ходил при храме.

– Семья – это хорошо… А с тобой почему отирался?
– слова брата Серафима прозвучали донельзя обидно, словно я не человек, а пес шелудивый, от которого следует держаться подальше.

– Батя у Леньки уж больно лютый был, мог зашибить по пьяни. Вот и сбегал к пацанве.

Вышесказанное было правдой лишь отчасти. Да, Лёнькин батя дурковал, но не более остальных. Бывало, снимет кожаный ремень и отходит по заднице за пропущенные занятия. Не кулаком в морду и то ладно. Куда больше Леньке доставалось от сверстников: то деньги отнимут, то отлупят за пустырем. Прикинул Ленька, что лучше пацанве с Кирпичного отдавать половину, чем одноклассникам выгребать все до монетки. Через что дружбу с нами и свел.

– Врешь, - задумчиво протянул брат Серафим. – По глазам вижу, что врешь, а впрочем… неважно. Ты мне лучше другое скажи, как барончика играть думал?

– А чего там играть? Спину выпрямил, словно кол проглотил и морду поважнее сделал.

– Ну?

– Чё ну? – не понял я.

– Продемонстрируй.

– Прямо здесь?

– А что тебе мешает?

– Одёжка не позволяет. Какой из меня барон в обносках, - я расставил руки, демонстрируя заношенную рубаху, или скорее холщовый мешок, натянутый поверх тощего тела.

– А ты без дорогого камзола попробуй. Вообрази, будто он на тебе есть.

Легко сказать – вообрази, когда сидишь в допросной, и ощущаешь себя даже не человеком - крысой, загнанной в угол.

Я встал, и прикрыв глаза, попытался представить двери «Астрийской розы» – ресторана, в котором мечтал побывать, и с крыльца, которого меня вечно спускали. В руках гладкая трость из темного дерева, на голове фетровый котелок. Иду легко и свободно, поблёскивая начищенными сапогами. Поднимаюсь по лестнице и даже не смотрю в сторону привратника, угодливо согнувшего спину. Сколько таких было и сколько таких будет – тля мелкая. Двери заведения гостеприимно распахиваются перед носом и…

– Достаточно, - голос брата Серафима оборвал сладкие мечтания. – С пластикой у тебя полный порядок, и копируешь неплохо – видно, что взгляд наметанный. Для мелкопоместного дворянчика с Восточных земель сойдет. Будешь у нас бароном Дудиковым.

– Но…

Брови брата Серафима изогнулись в притворном удивлении:

– Есть возражения?

Да какие уж тут возражения - попал я, что кур во щи. И не выкрутиться никак, если только через петлю на шее.

На следующий день на борту «Оливковой ветви» приключилась новая история. Фартовый, до поры до времени прятавшийся среди такелажа, вдруг возомнил себя лепардом. Накинулся на одного из псов и располосовал тому морду. Эх и скулежу было, а больше всего рыку. Товарки пострадавшей скотины лаяли, задрав морды к небу, а наглый котяра шипел, забравшись на верхнюю рею. Кто-то из братии пустил арбалетную стрелу, пытаясь сбить пушистого наглеца на землю. Но Фартовый на то и Фартовый, только уши прижал, пропуская острый наконечник.

Слева и справа послышались звуки натягиваемой тетивы - никто не собирался спускать обиду. Быть бы Фартовому пришпиленным к мачте, но тут из каюты показался брат Серафим. Оглядел строгим взором творящееся безобразие и дал команду к отплытию.

Корабль церковников поднял сходни и, распустив черные паруса, скрылся за горизонтом. На палубе остался лишь экипаж «Оливковой Ветви», да завывающий от пережитого кот.

– Что это было? – протянул озадаченный Зычник.

Я знал ответ, но счел за лучшее промолчать. А вскоре про случившееся забыли и остальные - жизнь на борту вернулась в прежнее русло: капитан скрылся в каюте, боцман принялся орать, а спустившийся с мачты Фартовый навалил кучу.

Я до ночи драил загаженную палубу, прокручивая в голове состоявшийся разговор. И чем дольше тёр, тем хуже на душе становилось. Церковной братии был для чего-то нужен живой барон. Точнее человек, способный сыграть его роль – своего рода приманка. Я догадывался о незавидной судьбе мяса в капкане. Его сохранность мало заботила охотника, главное – это заманить и поймать хищника, а уж что останется лежать в ловушке, дело десятое.

– Мы будем ждать твоего прибытия в порт, - обрадовал напоследок отец Серафим, – а чтобы не вздумалось дурковать, оставим на борту брата Изакиса. Он за тобою присмотрит.