Особо следует остановиться на наиболее многочисленной категории русского населения Сибири — приборных J служилых людях (казаках, стрельцах, пушкарях). Являясь главной опорой царского правительства в этом крае, они одновременно были и одной из наиболее эксплуатируемых социальных групп. Будучи в условиях острой нехватки людей чрезвычайно загруженными и ратным делом, и поручениями административного характера, сибирские стрельцы и казаки вместе с тем широко использовались как рабочая сила. Они ловили «на государя» рыбу, строили различные казенные здания, речные и морские суда, производили их погрузку и разгрузку, использовались в качестве гребцов, не говоря уже о такой общей для всех категорий населения повинности, как «городовое дело». И все это при частых и длительных «посылках» в дальние походы, разведывательные экспедиции и на «годовую службу» в другие города и остроги, при частой и длительной задержке «государева жалованья» (особенно в начале и в конце столетия), при необходимости платить налоги со своих мельниц, кузниц, рыбных ловель, «торгов и промыслов» и т. п.

Наконец, абсолютно все слои сибирского населения жестоко страдали от произвола верхушки местного административного аппарата — прежде всего воевод, бывших, по выражению одного историка, «злыми гениями» Сибири. Для аборигенного населения, крестьян, торговых и промышленных людей ущерб от «налогов» и «насильств» воевод и приказчиков, пожалуй, значительно превосходил в силу своего постоянства даже нередкие в Сибири XVII в. «разорения» от «лихих людей» — лиц часто с уголовным прошлым, встречавшихся главным образом среди новоприборных служилых, поверстанных из деклассированного гулящего люда и ссыльных и особенно вольготно себя чувствовавших в начальный период присоединения и освоения края [101, с. 47, 52].

Но, как это ни парадоксально, больше всего от притеснений воевод страдала вооруженная опора государственной власти — служилые люди, поскольку именно они по роду своих основных занятий чаще всего сталкивались с «сибирскими сатрапами», находясь в их непосредственном ведении. «Никого не пороли так часто и так усердно, как казаков», — подметил в свое время В. И. Шерстобоев [146, т. 2 с. 580]. Но телесными наказаниями за малейшую провинность и побоями, приводившими порой к тяжелым увечьям, «насильства» воевод и «начальных людей» над рядовыми служилыми не ограничивались. Широкое распространение, в частности, получили вымогательства взяток за верстание на освободившиеся места, для своевременного получения жалованья, для освобождения от внеочередных «служб», просто «в почесть». Удобной статьей дохода для воевод стало заключение по ложному обвинению в тюрьму для «вымучивания» кабальных записей. Воеводы и «головы» заставляли служилых людей работать в своих хозяйствах (косить, молотить и т. д.), обсчитывали их при выдаче жалованья.

У торговых и промышленных людей воеводы вымогали взятки особым способом: задерживали им выдачу разрешений на промысел и ставили их тем самым перед угрозой не попасть своевременно на место охоты. Отдельной и притом чрезвычайно тяжелой статьей расходов промышленных и торговых, а также служилых и «всяких жилецких» людей являлись обязательные подарки представителям воеводской администрации (включая их дворню), производившиеся чаще всего мехами либо совершенно открыто («в почесть»), либо в виде фиктивных займов [153, с. 231–232; 110, с. 327]. В условиях отсутствия действенного контроля со стороны центральной власти «приказные люди» и воеводы разоряли население ростовщичеством и спекуляцией, не останавливались перед прямыми грабежами и грязными насилиями, не делая при этом различия между служилым и неслужилым населением, между русскими людьми и «иноземцами».

Сталкиваясь с фактами подобного произвола, коренные жители, случалось, посылали депутации к служилым людям и крестьянам с расспросами: «Так ли де у вас… великие люди и приказные делают?» И не без удивления узнавали, что и русские терпят те нее «насильства» и что по московским законам все это называется «воровством» [101, с. 99–109, 115–116].

Конечно, сибирские аборигены, до прихода русских жившие в массе своей в условиях патриархального строя, переносили феодальный произвол и угнетение крайне болезненно, однако нередкие в ранней советской историографии попытки выдать обрушившийся на сибирские народы режим феодальной эксплуатации за «национальный гнет» следует признать несостоятельными. Национальным его можно было бы считать лишь в том случае, если бы ему не подвергался в той же мере и русский народ, а этого никак нельзя сказать ни применительно к Русскому государству в целом, ни к Сибири в особенности. (Примером явно ненаучного подхода к этому вопросу может служить одна из статей сборника «100 лет якутской ссылки», автор которой, подробно описывая жестокие расправы воеводы над якутами, практически ничего не упоминает о тех же хорошо известных его «насильствах» по отношению к русским переселенцам) [83, с. 24–77]. Даже столь специфическая форма социального угнетения, как превращение свободного человека в холопа («дворового»), распространялась в Сибири пе только на представителей местного населения, но и на русских.

Холопов за Уралом было, правда, немного; в частности, у аборигенов, как отметил В. И. Шунков, «закрепощался почти исключительно «ясырь» (пленники, захваченные во время военных походов), «так как ясачным человеком правительство не было намерено поступаться». Категория дворовых пополнялась и в результате продажи «иноземцами» детей и женщин (такая практика существовала у многих народов); у русских же холопами чаще всего становились в результате закабаления. «Тенденция к закрепощению отнюдь не ограничивалась лишь местным населением», — замечает В. И. Шунков и приводит интересный факт: «Выпись из сказок о душах мужского пола 1719 г. отметила по Березову 38 дворовых людей, в том числе одного самоеда, 15 остяков и 22 русских» [149, с. 380, 393].

Уже некоторые дореволюционные исследователи приходили к выводу, что в притеснениях сибирских аборигенов воеводской администрацией «выражалась не племенная вражда, а алчность» [115, с. 428]. Уместно в этой связи привести высказывание одного из крупнейших советских историков. «Русское государство — государство феодальное, — писал академик Л. В. Черепнин, — входя в его состав, многонациональное население страны становилось объектом классовой и национальной политики царизма; ее формы, методы варьировались, менялись, но во всех случаях это была угнетательская, крепостническая политика господствующего класса. Однако, чтобы получить объективный критерий в каждом отдельном случае для ее оценки, полезно сопоставить мероприятия правительства в отношении русского народа и других народов России» [144, с. 72–73].

Известно, что на первых порах ясак, взимавшийся с сибирских аборигенов, практически ничем пе отличался от дани, выплачиваемой слабыми родами и племенами сильным соседям, а в еще непрочно закрепленных районах он носил характер простого торгового обмена (так называемой «неокладной ясак», получаемый в обмен на солидные «государевы подарки»). Однако с укреплением в Сибири позиций государственной власти ясачная подать стала по сути дела превращаться в ренту, взимавшуюся феодальным государством за пользование землей.