— Почему ты так решила? — Он еще не сообразил толком, хорошо это или плохо, что Наташина беременность оказалась ложной.

— Говорю — значит, знаю. Уверена. — И — в глаза, в упор: — Мы поженимся?

— Конечно, — просто ответил Олег. — Как же я без тебя? Только с регистрацией подождать придется…

— Естественно, — согласилась Наташа. — И вот еще что. Ты должен привезти Максимку. Мы с ним подружимся, увидишь.

Он взял ее руку, крепко, до легкого Наташиного стона сжал:

— Я хочу быть с тобой. И пусть кто угодно судит меня. Перебирайся ко мне, хватит тебе туда-сюда бегать.

Телефон зазвенел, едва они переступили порог. Звонила мама, слышно было очень плохо. Кричала она, кричал Олег. Но главное он понял: что-то нехорошее случилось с Максимкой, надо срочно к ним ехать…

Полтораста километров. Наташа вызвалась отвезти его на машине. Но Покровский отказался, сказал, что доберется поездом, верней будет. Успевал на четырехчасовой. От железнодорожной станции до маминого поселка — всего ничего. И не стал говорить Наташе, что не хочет, чтобы она ехала с ним…

Максимка — совсем маленький и плоский на широкой маминой кровати — лежал тихий и бледный. Увидев отца, слабо, даже как-то виновато, улыбнулся. Максимка был похож на Лену, но сейчас это сходство показалось Олегу просто разительным. И Лена так же улыбалась ему, когда жаловалась на головную боль…

— Здоровенький был, ничего такого, — исступленно прижимала руки к груди мама. — С улицы пришел, лица на нем нет, в одночасье свалился. Врач приходил, сказал, что в сердце у него большие перебои, хотел в больницу забрать. Я тебе сразу позвонила…

— Что у тебя болит, сыночек? — еле сумел выдавить из себя Олег.

— Ничего, — тускло ответил Максимка. — В груди немного давит. И голова кружится…

Олег сунул в уши концы прихваченного из дому фонендоскопа, приложил темный кружочек к узенькому, хранящему еще следы сочинского загара, тельцу сына. То, что услышал, едва не повергло его в шок. Это была даже не аритмия — полный разлад сердечной деятельности. Беспомощно трепыхалось, временами проваливаясь куда-то, а потом снова лихорадочно тарахтя, тупо, беспорядочно, сорвавшееся Максимкино сердечко.

Он выпрямился, постарался заговорить без панических ноток в голосе:

— У кого тут можно сейчас раздобыть машину? Надо отвезти Максимку в город.

— Что-нибудь страшное? — посерела мать.

— Ничего страшного, но лучше, чтобы им занялись наши врачи.

Хоть тут повезло, доставить их в город вызвался мамин сосед-пенсионер, попросил только, чтобы оплатили ему бензин.

Не заезжая домой, Олег поспешил в детское отделение своей больницы, вызвал Панфилову, заведующую, педиатра старого и толкового. Та, выслушав Максимку, держалась, как сам он недавно с матерью, спокойно, тревоги особой не выказывала, но Олег видел, что Максимкино сердце очень ей не понравилось.

— Ничего-ничего, Олежек, — погладила она Покровского, точно маленького, по голове. — Будем лечить. Капельницу сейчас наладим, у меня в загашнике кое-какой дефицит имеется, поставим твоего сына на ноги, ты только не изводись.

Но осталась непреклонной, когда он сказал, что побудет с Максимкой:

— Нечего тебе здесь делать, вам обоим это лишь во вред. Иди домой, я сама с ним посижу, буду звонить тебе.

А потом была длинная, тяжеленная, самая длинная и тяжелая дорога к дому…

Наташа ждала его. Кинулась к Олегу, едва он вошел, но он и слова не дал ей сказать. Предостерегающе выставил перед собой ладонь:

— Погоди, Наташа. Я не стану тебя слушать и ничего не расскажу. Максимка в больнице. Он не должен пострадать, чего бы мне это ни стоило. А ты, ради всего святого, уходи. Немедленно и навсегда. И никогда больше даже не подходи ко мне. Слышишь? — никогда. Это, — кивнул на воронью лапку, по-прежнему лежавшую на прикроватной тумбе, — можешь, если так хочешь, забрать себе.

Он страшился этого объяснения, помнил, как разбушевалась она в тот кажущийся теперь таким далеким вечер. Но больше всего боялся, что не устоит, не сможет, не сумеет противиться ей. Не сможет и не сумеет, потому что любит ее, потому что жизни своей без нее не представляет. И стоит только Наташе заговорить, обнять его…

Она не произнесла ни звука, не прикоснулась к нему. Оделась, молча пошла к выходу. И уже открывая дверь, вдруг презрительно фыркнула, вернулась, цокая каблучками, в спальню, схватила воронью лапку и спрятала в свою замшевую сумочку. Проходя мимо столбом застывшего Олега, все-таки бросила два убийственных слова:

— Прощай, дурак…

Больше Наташа в хирургическом отделении не появлялась. Всезнающий Валерка прознал, что ушлый папочка, не иначе, организовал ей годичную стажировку в Германии. Вскоре пришла еще одна весточка: Наташа вышла там замуж за владельца клиники, приезжала ненадолго похоронить отца, скоропостижно умершего от инфаркта…

Годовщина

Глаза у нее редкостного темно-серого цвета. С чуть подкрашенными светлыми волосами и темными бровями это хорошо сочеталось и очень ее молодило. И вообще легче было предположить, что она не мама, а старшая сестра мальчика, с которым приходит в поликлинику. Невысокая, тоненькая, вполне могла бы сойти за девчонку, если бы не наметившиеся в уголках пухлых губ складочки, не налитые, с ухоженными кистями белые руки. Сын ее, редкозубый и лопоухий неслух, недавно сильно поранил ногу, и она водит его в поликлинику «показаться» и на перевязки.