Глеб вздохнул, снова взял ручку и принялся по второму разу обводить номиналы Галкиного соседа под размежевавшей их чертой…

Андрей Гурков, двадцати шести лет, бывший журналист, сочинитель. Редактор из книжного издательства сказал, что далеко не бесталанный, но сыроват еще и без царя в голове. Самомнение, однако, не соответствует способностям. Неуравновешен, обидчив, хвастлив. Очень болезненно переносит, когда нелестно отзываются о его творчестве, авторитетов никаких не признает. Считает, что не печатают его, потому что кругом одни бездари и завистники. Самое, пожалуй, интересное, что в последнее время был очень возбужден, прозрачно намекал о коренном переломе в его литературной судьбе, обещал, что вскоре только о нем и говорить будут. Ждал каких-то своих публикаций, но где, в каком издательстве — умалчивал, лишь загадочно улыбался. Поползли слухи, будто заинтересовались его опусами «за бугром». Именно эти слухи более всего занимали Глеба. Но, как удалось выяснить, побеседовав с некоторыми его приятелями из литературной братии, источником служил сам Гурков.

Вот такой Андрей… Но как все это соотносится с убийством Неверовой? Глеб еще раз беседовал с Гурковым, снова тот нервничал и путался в показаниях, но на одном стоял твердо: из дома в тот вечер не выходил, никого у себя не принимал, сидел над рукописью. Об убийстве узнал, заслышав шум и крики в подъезде. И смерть эта — от Глеба не укрылось — была для Андрея настоящим, непоказным потрясением. У него, старательно игравшего роль этакого супермена и анархиста, несколько раз подозрительно увлажнялись глаза, когда заговаривали о Галке. Не укладывалось у Глеба в голове, что способен Андрей всадить по самую рукоятку нож в Галкину грудь, но, как сказал поэт, «и всё же, всё же, всё же»… Предстоял третий, решающий разговор с Гурковым. Пришло время выяснить, почему тот заявил, будто впервые видит изображенного на фотографии Линевского, зачем обманывал. Пока единственная козырная, на крайний случай припасенная карта Крымова.

Ну, и — Линевский. Вариант, что Виталий Михайлович убил в лифте свою подружку и помощницу, а потом бежал, прихватив рецепт изготовления нового консерванта крови, был почти нулевым. К тому же Линевским занимались другие сотрудники, Глеб лишь постольку-поскольку. Петр Петрович, с которым Крымов встречался теперь ежедневно, тоже отметал причастность молодого кандидата к смерти Неверовой. Беседовал Глеб и с ребятами из группы по делу Линевского, так что был достаточно информирован. Крымов ритуально провел ещё одну черту, написал под ней: «Виталий Линевский». И снова впечатал ручку в блокнот.

Виталий Линевский, двадцать восемь лет, кандидат медицинских наук, заведующий лабораторией НИИ гематологии. В отличие от Неверовой, однозначного мнения о себе у тех, с кем общался, не оставил. Замкнутый, аскетичный, истинный книжный червь. И в то же время вспыльчивый, импульсивный, часто неуправляемый, фанатично работоспособный. Но что умница и человек безусловно порядочный — не отрицал никто. Снимал комнату у пожилой дальней родственницы, та ничего вразумительного о его исчезновении сообщить не могла, тем более, что лежала в то время и до сей поры в больнице с обострившейся бронхиальной астмой. Друзей Линевский не имел, во всяком случае, отыскать кого-нибудь, кто был с ним очень близок или хотя бы накоротке, не удалось.

Размышляя над этим, Глеб медленно выводил очередное облачко, заключавшее в своей сердцевине имя и фамилию пропавшего кандидата. По идее, так не бывает, чтобы в большом, людном городе, среди дня, исчез бесследно человек, и ни одна живая душа ничего об этом не знала. Но факт оставался фактом. Версия, что Линевского похитили, тоже отпадала — вместе с ним исчезли зубная щетка и бритва. Все остальные вещи оказались нетронутыми — для подтверждения специально привозили из больницы его тетю. Тетя удивлялась, что он уехал, не навестив ее и не попрощавшись, — Виталий, по ее выражению, был очень «родственным». О «родственности» Линевского в один голос говорили и в институте, особенно женщины. Сыном он был образцово-показательным — оставшейся во Львове матери, часто болевшей сердечнице, писал или звонил чуть ли не каждый день, слал деньги, посылки и отпуск проводил только дома. Известно было Глебу и то, что, как сообщили львовские коллеги, в тех краях Виталий Михайлович не появлялся. Куда же укатил внезапно завлаб Линевский, никому и слова не сказав, он, упорядоченный, дисциплинированный человек, не позволявший себе даже на несколько минут опоздать или уйти раньше? И знал ли он — тоже кардинальнейший вопрос — о Галкиной смерти?..

А я, Валентин Извеков, чудодейственно превратившийся на три троллейбусные остановки в капитана Крымова, совершенно не заметил, как одолел это расстояние. Потерял себя за квартал от Светкиного дома, нашел лишь сейчас, неподалеку от своего. Ни холода не замечал, ни ветра, ни стылой февральской изморози — «просидел» не меньше получаса над милицейским блокнотом, где одна под другой выписаны были три фамилии. Надо же, как въелся в меня этот чертов детектив: живет уже во мне без моей на то воли!

Нет, надо с ним покончить — раз и навсегда. Я ведь, кажется, все для себя решил. Никаких детективов, никаких Андреев — ни живых, ни вымышленных! Разве что… Разве что проследить, как допрашивал Крымов Гуркова. Так, для интереса. Любопытно, как Андрей попытается извернуться, когда припрут его к стенке «незнакомым» ему Линевским, как ужом завертится. Не мною первым и не про него первого сказано — одна ложь неизменно влечет за собой другую. Тем более, что я уже знаю то, что лишь предстоит — конечно, если бы вздумал писать детектив дальше — узнать капитану Крымову. Знаю, на каком крючке висит Андрей, чего боится. Этот фрагмент можно было бы даже, вернувшись домой, записать. Так, на всякий случай, конспективно. Времени много не займет, а ВДРУГ когда-нибудь пригодится. Глеб теперь должен вызвать Андрея к себе в кабинет, прошла пора диванных перекуров-посиделок. Соответствующая обстановка, протокол — все как положено…

— Вы опоздали на двенадцать минут, — сухо сказал Крымов, когда Андрей вошел в кабинет.

— Прошу прощения, заработался, — свойски улыбнулся Гурков. — Часов не наблюдал.

Глеб иронично хмыкнул, и Андреева улыбка сразу же исчезла — капитанское хмыканье ему не понравилось.

— Да, заработался, — с вызовом повторил он. — Но это не каждому дано понять. Некоторые думают, что работа — это у станка стоять или хулиганов отлавливать. К тому же, — обиделся еще больше, — мог бы сюда вообще не являться. Все, что можно и даже более того, я уже рассказал, добавить нечего. Вы напрасно оторвали меня от творческого процесса.