Случай — что встретил ее. Но мог бы не подходить, не демонстрировать альтруистический порыв. Вера, в конце концов, и без меня как-нибудь управилась бы. Что, не мог не подсобить сотруднице, дочкиной однокласснице, знакомой женщине, просто женщине? Но ведь не просто женщине — молодой, красивой, раздразнившей, разбередившей меня. Мне вдруг, как бы я там ни угомонился, — себя-то зачем обманывать? — захотелось побыть немного с ней вдвоем, услышать ее голос. Вишневка ли виновата, беспечное мое настроение, хороший зимний вечер, поджидавшая меня пустая квартира — какое уже это имеет значение? Я подошел к ней. К женщине, на которой я вскоре женюсь, которой я куплю новый футляр для очков, замшевый, коричневый, взамен ее старого, пластмассового, треснувшего. А она прожжет его…

Женщины — Валя и Маргарита исключение — большого места в моей жизни не занимали. Я рано женился, на пятом курсе. Но не скоропостижно, три года мы с Валей дружили. И нравились мне женщины редко. Совсем редко. Я много над этим размышлял — для всего, если покопаться, сыщутся причины. Для себя таких причин я отыскал три. Не связанные друг с другом, разбросанные во времени, не бог весть какой событийности, они что-то сдвинули во мне, отвернули от женщин. Не до конца, к счастью, отвернули, но отношение к полу, именуемому прекрасным, основательно подпортили…

Мне было лет четырнадцать, я забрался на чердак нашего дома, куда сваливалась всякая ненужная рухлядь. Глянул — и остолбенел. На старом диване, продавленном и пыльном, лежала моя соседка и ровесница Светка. Голая, грудастая, потная. На ней извивался, дергался, белея незагоревшей попкой, Вадик, тоже из нашего дома, на год моложе нас со Светкой. Рядом с ними, повизгивая и притоптывая, стоял одиннадцатилетний брат Вадика, елозя рукой по торчащему члену. Почему-то отчетливей всего врезалось в память не само зрелище, не обнаженные, развитые не по годам Светкины груди, на которые всегда тайком засматривался, а ее грязные ступни на разбросанных ногах. Я кубарем скатился с лестницы, сердце едва не выскочило. Они, потом узнал, давно там распутничали. Любопытно, что меня Светка никогда на чердак не приглашала, хоть я и был постарше белобрысых придурков-братьев, и нравился ей, сама как-то призналась…

На первом курсе, после колхоза, мы с двумя ребятами сколотили тесную компанию. В выходные дни, случалось, хаживали в клуб на танцы. И однажды, выйдя вечером из клуба, услышали яростные вопли, доносившиеся из плотного темного кольца зрителей. Мы подошли, вытянули шеи. Дрались две девушки. Страшно дрались, повалились на землю, окровавленные, разодранные, одна била другую по лицу острым каблуком снятой туфли. Крики, стоны, мат. Никто из обступивших их парней не вмешивался, не разнимал. Я тоже застыл, как пригвожденный, смотрел, не мог оторваться. Впервые в жизни видел женскую драку, вообще не представлял, что девушки способны драться, да так жестоко. Ужас переполнил просто мистический, долго потом в себя приходил…

Был и третий случай — из тех, памятных. На втором курсе у нас ввели обязательные дежурства младшего медперсонала, валяли по ночам дурака в клиниках института, в основном дрыхли до утра. Поздним вечером я стоял возле окна притихшего коридора и вдруг услышал просительное детское хныканье: «Ну, не надо, ну, не лезь, ну, хватит…» Громадный больничный двор с наступлением сумерек превращался в парк для гуляний, наведывались туда — деревья и скамеечки привлекали — влюбленные парочки, развеселые гитарные компании, пацаны-хулиганишки. Я осторожно, чтобы не заметили, выглянул. Одна девица, плечистая, коренастая, нетрезвая, прижимала к стенке другую — маленькую, тоненькую. Лезла с поцелуями, тискала ей грудь. Это и сейчас не для слабонервных картинка, а тридцать лет назад… Я знал о лесбийской любви, кое-что слышал и читал, но увидеть, своими глазами, на улице… Как кипятком обдало…

Ну и что? Да ничего. Кроме того, что начал придираться к женщинам. Не настраивал себя против них, не старался выискивать у них недостатки — само собой получалось. Не нравились. Порой даже отталкивали, отвращали, без видимых, казалось бы, причин. Спасибо Вале, золотой моей Валечке, она пробудила во мне и веру, и надежду, и любовь. Самые добрые, самые счастливые дни моей жизни связаны с ней. Но действительно ничто на Земле не проходит бесследно, и женщины большого места в моей жизни не занимали. Хорошо это, плохо? Для меня — хорошо, наверное. Во всяком случае, не испытал в своей жизни многих разочарований, ниспосланных другим мужчинам. Пока не встретилась Вера…

Я подошел к ней, молча взял ее сумку — в самом деле оказалась тяжелой, — вытащил из-под мышки коробку.

Улица была плохо освещена, белое пятно ее лица сначала испуганно вытянулось — не сразу узнала меня, — затем разошлось в улыбке.

— Ох, это вы, Борис Платонович? А я подумала сначала, что кто-то… — Не закончила одну мысль, перескочила на другую: — Поставьте сумку, она тяжелая, зачем вы, Борис Платонович…

— Куда идти? — прервал я ее путаный монолог. — Вам одной, боюсь, будет затруднительно. И не беспокойтесь, меня это не обременит.

На секунду она застыла в нерешительности, затем чуть блеснули в улыбке зубы:

— Я всегда знала, что вы истинный джентльмен, Борис Платонович. Я здесь близко живу, два квартала всего.

Шли мы действительно недолго. Я и десятка слов не произнес, все время говорила Вера. То ли, как бы в виде платы, развлекала, чтобы не заскучал, то ли от смущения. Рассказывала, как загрузила ее мама, от которой возвращалась, съестными припасами, напихала в сумку банок с вареньями-соленьями, как безобразно работает в городе транспорт.