— А вон и мой дом, — кивнула на хрущевскую пятиэтажку за небольшим палисадником. — Подъезд первый, зато этаж пятый.

Я усиленно заразмышлял: просто так сказала или намекнула, что ей придется еще, навьюченной, взбираться высоко по лестницам. Я намеревался проститься с ней возле дома, но затем подумал, вряд ли что-либо изменится, если доведу уж ее до самых дверей.

— Ну, вот мы и пришли, — остановилась она возле крыльца. — Огромное спасибо, Борис Платонович, вы здорово меня выручили.

Непредвиденный поворот. Теперь, чтобы до конца исполнить свою благородную миссию, я должен был сам предложить Вере идти вместе до ее квартиры. Я, отклячивавший зад, танцуя с ней. И разозлился на себя — вечно из мухи слона делаю, в каждом чемодане двойное дно ищу. Плевать, в конце концов, что она думает обо мне, у нее свои принципы — у меня свои.

— Ладно, уж, — смилостивился, — дотащу ваши банки, тяжелые ведь.

Получил в награду еще одну улыбку, но, вышагивая вслед за ней по ступенькам, начал потихоньку жалеть о столь опрометчивом решении. Сценка из незатейливых фильмов — он провожает ее до дверей, она — долг вежливости либо другие соображения — приглашает его зайти «выпить кофе». Одно дело поддаться минутной блажи словечком переброситься, поглядеть на нее, и совсем другое — заделаться едва ли не ночным гостем одинокой женщины.

Я не сомневался, что Вера пригласит меня, девяносто девять из ста, хотя бы из элементарной вежливости. Но я не войду. Нетрудно выдумать причину, чтобы отказаться, но я и выдумывать ничего не стану — просто не войду и всё. Раскланяюсь — и вниз. Я не опасался остаться с Верой один на один — ни за нее, ни за себя. Но лучше было — прекрасно понимал — не делать этого, не нагнетать. И без того хватало перебегавших нам дорогу черных кошек.

Последняя лестничная площадка. Вера полезла в карман за ключом:

— Может, зайдете, Борис Платонович? Кофейку горячего выпьете с морозу, отдохнете.

Даже если бы вынашивал я какие-то варианты, это ее «может» сразу должно было остудить меня. Снова, так получалось, решающее слово доставалось мне.

— Благодарю, но никак сегодня не могу, — сказал я, опуская сумку на пол и кладя сверху коробку.

Вера успела отворить дверь, оглянулась — и вдруг звонко, по-девчоночьи расхохоталась:

— Да ладно вам, Борис Платонович, перестаньте! — Схватила меня за руку и потащила внутрь.

Я не сопротивлялся. Совсем уж идиотом выглядел бы, если бы начал упираться, вырывать руку. Но пути для отступления не были отрезаны, великолепно мог бы еще дать обратный ход, не раздеваясь и не устраивая митингов.

Вера сняла с меня шапку, положила на полочку над вешалкой:

— Не заставляйте расстегивать пуговицы на вашем пальто, у меня пальцы закоченели. Все равно я вас не выпущу, пока чаем или кофе не напою. Будьте уж до конца джентльменом, не допустите же вы, чтобы женщина вас упрашивала.

Что мне оставалось? Разве что посмотреть на часы и сотворить крайне озабоченный вид. Но чуть расслабился — теперь она перехватила инициативу, она принуждала меня. Помог — джентльмен! — Вере снять шубку, затем разделся сам. Подумал, что ей действительно впору было замерзнуть — шубенка легкая, на рыбьем меху, коротенькая. Предпочитает страдать, лишь бы ноги свои модельные повыше открыть, даже студеной зимой.

— Переобувайтесь, — пододвинула ко мне Вера большие мужские тапочки без задников. — И вообще будьте, как дома. А еще, пожалуйста, поскучайте здесь немного, у меня в комнате не совсем прибрано.

Упорхнула, а я понемногу начал выделять желчь, прикидывая, для кого дежурят в коридоре эти тапочки, и у кого что болит — знакомы ли они с ножками Сидорова. Через минуту она снова показалась, теперь, при свете, я смог разглядеть ее получше. Мороз никого не делает пригожей, потому что обладает неприятным свойством красить не только щеки, но и носы. Сейчас Верино лицо с пунцовым вздернутым носом, слегка размазанными, все еще слезящимися от ветра глазами, мало привлекало. И я почему-то этому обрадовался. Снова уверенно взяла меня за руку, ввела в комнату.

Мне было интересно поглядеть, как она живет, — вещи, давно известно, способны многое рассказать о хозяине. Но тут глазу не за что уцепиться: стандартная комната, стандартная непритязательная мебель, телевизор допотопный — да и как иначе обитать медицинской сестре, с ее позорной зарплатой? Но два момента я ухватил сразу: в доме почти не было книг и тахта у стены впечатляла — широченная для такой маленькой площади, устлана ярким, цветастым ворсистым покрывалом. Возле тахты — маленький журнальный столик, больше чем для двоих не накроешь. Этот интимный ансамбль понравился мне еще меньше.