Старик долго молчал, потом помотал головой.

— Хорошо, второй вопрос: зачем вы столкнули с обрыва старушку?

— Мы этого не делали.

— Но я же видел Ефима в ту ночь. Он меня пытался столкнуть в пропасть.

— Как вы там оказались?

— У нас различные методы работы, — нагло заявил Кузьма. Он и сам был готов в это мгновение поверить, что оказался среди старух не случайно. — Все-таки? Мы уклонились от сути вопроса…

— Старушка, вероятно, сама, а Ефим там был с заданием сорвать этот ход. Он должен был поднять там шум, и больше ничего.

— Зачем вам понадобилось пугать старушек?

— А знаете, молодой человек, — сказал Казаков и остановился перед Кузьмой, внимательно посмотрев на него. — Я, пожалуй, кое-что расскажу вам. — Старик улыбнулся. — Я не собираюсь заниматься вашим образованием, и вообще сейчас в вашем, милый мой, положении эти сведения как бы и ни к чему… Да… Может быть, поэтому мне и хочется рассказать вам… Этого никто не знает, этого просто никто, кроме меня, и не может знать, а я, как и все люди, болтлив. И, ей-богу, мне хочется хоть раз в жизни проболтаться… Вам приходилось когда-нибудь расставаться со своими идеалами, милый мой? Да… Плохой вопрос. Вы еще так молоды… И в вашей жизни еще не могло ничего такого произойти.

Да, я помню, помню этого вашего Меньшикова. Хорошо помню. И когда увидел, узнал. Не мог не узнать. Очень уж хорошо помню. Он-то и разрушил мои идеалы. Да, он. И сам того не заметил, как разрушил. Он меня поймал. Поймал тогда, когда у меня все было на исходе. И здоровье и душевная энергия. И я соврал ему, притворился сдавшимся. Да, милый мой, отказываться от своих идеалов не так-то просто, я этого и сам тогда не понимал. Я жил для священной борьбы за Россию. А Меньшиков отпустил, меня, он счел меня безопасным, да и меня почти убедил в этом. Но, выйдя из больницы, я решил — нет. Борьба проиграна — ладно, но я жив, и я буду продолжать бороться, даже если это бесполезно, даже в одиночку…

Потом я встретился с одним священником. Его имя вам ничего не скажет. Он был недоволен. Он проклинал тех богослужителей, которые не возвысили свой голос в защиту свергнутого монарха, которые не прокляли народ, поднявший руку на помазанника божия! У священника были единомышленники. Я понял, что эти люди нужны мне. Я также понял, что они не соберутся ни под какими другими знаменами, кроме церковных хоругвей. Тогда я и решил организовать новую секту. Секту, которая должна объединить со временем всех верующих людей. Мы скажем им, что только мы Истинно Православная Церковь, только мы несем настоящую веру, не запятнанную отступничеством от монарха — помазанника божьего. Мы поставили себе великую цель — вернуть престол и отечество Романовым. И все свято верили в это. Только я один знал, что это неосуществимо. Знал и продолжал укреплять секту. Ничего нового, как вы сами видели, мы не ввели. Мы оставались нашей русской православной церковью со всеми ее священными обрядами. Но мы были нетерпимы и к предавшей своего монарха церковной верхушке и к государству. «Ты зря отпустил меня, Меньшиков, я еще опасен», — говорил я тогда сам себе. В сущности, я продолжал бороться в одиночку. Люди, которые шли за мной, служили не богу, не будущему монарху, а мне, моим личным счетам с государством, отнявшим у меня идеалы. А старушки… Это часть нашей программы. Мы делаем все, чтобы отлучить их от церкви. Бывали случаи, что люди, потерявшие веру в ее могущество, примыкали к нам. Теперь ваше любопытство удовлетворено?

Кузьма кивнул.

«Плохи мои дела, — подумал он, — уж лучше бы он ничего не рассказывал. Видно, моя судьба решена окончательно. Ну что ж, играть — так до конца, а там будь что будет. Выбирать не приходится. Сам сюда залез…»

Кузьма подошел к сундуку. Постучал по нему носком ботинка, спросил безразличным голосом:

— Что там?

— Имущество секты.

— Можно посмотреть?

— У меня нет ключей. Они у Ефима.

— Вот как? Ну хорошо, у меня пока все. Сейчас мы пойдем к Меньшикову, а то он заждался нас. Я попрошу вас не передавать ни слова из нашего разговора Ефиму, ни кому-нибудь другому.

— Хорошо, думаю, мне легко будет выполнить вашу просьбу.

Старик встал, открыл дверь, и кого-то тихо позвал. К Кузьме подошли двое рослых мужчин, те самые, что эскортировали его сюда, в пещеру. Один из них обхватил связанного Кузьму за плечи, наклонил на себя. В одно мгновение Кузьма оказался на полу, спеленатый по рукам и ногам. Старик велел посадить его обратно на табурет, а то, дескать, на полу холодно и человек может застудиться. Двое мужчин удалились так же бесшумно, как и пришли.

Старик взял со стола подсвечник и подошел к Кузьме поближе, поднес свечу к самому его лицу.

Долго и внимательно вглядывался. Потом пожевал губами. Сказал вполголоса, не обращаясь к Кузьме:

— А по виду и не скажешь, что врет. Хорошо говорит. А может, и вправду не соврал. Охо-хо, грехи наши тяжкие. Когда господь призовет к себе? Когда доведется отдохнуть от этого мира?

Кузьма криво улыбнулся, но промолчал.

— Вот, значит, я пойду проверю ваши слова. Если вы правы, так уж правы кругом. Вам и карты в руки. А если нет — не обессудьте, сударь. Я запру вас для надежности. Кто вас знает? А вы лучше не шевелитесь много, а то не ровен час упадете, расшибетесь…

Глава одиннадцатая

Рудаков затащил Музыкантова на пустынную улицу и буквально выколотил из него признание. Да и не сказать Музыкантову было нельзя. Рудаков приступал к нему с такой решимостью и злобой, что сомневаться в его угрозах не приходилось. Он был готов на все, и Музыкантов вдруг совершенно ясно это понял.

— Ну ты и гадина, Музыкантов. Ух, я тебе… еще испорчу всю твою внешность, — задыхаясь от злости, прошептал Рудаков, когда услышал всю историю в подробностях. — Но это потом, а сейчас пойдем. Ты поведешь меня туда!