Шрифт:
Прошуршали по траве шаги, кто-то сел рядом. Думая, что это механик, Митрофан Молча пододвинул кисет с табаком.
— А может, моих закурите? — раздался незнакомый голос.
Взглянул — командующий морскими силами Измайлов. Держит портсигар с папиросами.
— Ох, извините, Николай Федорович! Здравствуйте.
— Здравствуйте, Митрофан Андреевич. Ну что же вы, берите!
— Я уж лучше своего, позадиристей!
— Смотри, как хочешь. Летал?
— Летал…
— Что там?
— Все то же. У Тендры — катера, шаланды. В сторону Одессы миноносец пошел, кажется «Жаркий». Ух, как мне хочется с ним посчитаться!
На «Жаркий» все моряки крепости зуб имеют. По-видимому, на нем есть карты минных заграждений, и по каналам он подходит к берегу, обстреливает наблюдательные посты, высаживает десанты.
— Дойдет и до него очередь… Больше ничего?
— В море за Тендрой корабль виден. Крейсер «Кагул», наверное. Сюда как будто направляется. Но еще далеко… Да, что-то мне кажется, вроде людей у них больше появилось на Тендре…
И замолчал, попыхивая трубкой. С минуту молчал и Измайлов.
— Митрофан Андреевич, как у вас самолет?
— Как Омелькины штаны…
Омелька — что-то вроде приемыша у летчиков отряда. При белых парнишку заподозрили в связях с партизанами. Мучили, несколько раз выводили на расстрел, но все время стреляли выше головы. И подросток не выдержал: лишился речи. Летчики приютили его, подкармливали, понемногу одевали, и за это Омелька платил им какой-то особой привязанностью. Однако он никак не хотел сменить свои латаные-перелатаные штаны, на которых, как говорится, на заплате три заплаты и все кричат: «Оторвусь!»
— Нет, кроме шуток?
— Да какие тут шутки! Вон он… Нервюры на плоскостях прогнили, полотно отстало, в обшивке гвозди не держатся, талрепы на расчалках проволокой закручены. Эту штуку, пожалуй, и самолетом-то можно условно назвать.
— Что-то вы сегодня такой мрачный…
— Э-ге! Если бы мне сейчас английский «хевиленд» да хорошее горючее…
— Понимаете, в чем дело, в немецких колониях и в других кулацких селах на сегодня, на двенадцать дня, — Измайлов посмотрел на часы, — намечено поднять восстание. И начнется оно по сигналу с «Кагула» — он подойдет к берегу и даст залп из всех орудий… Не будет сигнала — возможно, вспыхнут отдельные очаги. С ними справиться нетрудно. А если сразу поднимутся все колонии…
Коровкин сразу же сел на траву, крикнул механику:
— Федор, что там?
— Тросик срастил, теперь вот заплату нужно положить!
— Сам сделаю. Грузи бомбы! Да «гвоздей» [11] побольше возьми!..
— Какие бомбы брать, двадцатифунтовые?
— Бери десятифунтовые!
И началась лихорадочная «настройка» самолета. Коровкин зашивал пробоину в плоскости, а механик укладывал около сиденья бомбы, «гвозди», вставил в пулемет ленту.
Все готово.
11
«Гвозди» — так назывались металлические стрелы с карандаш величиной, широко применявшиеся в период гражданской войны для поражения с самолетов пехоты и конницы.
Перегруженный самолет долго бежал по воде, затем тяжело поднялся, медленно стал набирать высоту. Позванивают, поют каждый на свой лад тросики, поет в ушах ветер. А внизу расстилается знакомый пейзаж: вот белые домики Очакова, прижавшиеся к глинистым обрывам: гигантским дредноутом вытянулся остров Березань, а в лимане, похожий сверху на блин, лежит Первомайский насыпной остров. Недавно, в день Первого мая, его переименовали, а до этого Николаевским, по имени стоявшей на нем батареи, звался. А вот изогнулась турецким ятаганом песчаная Кинбурнская коса, к ней приткнулись две плавучие батареи.
Дальше — Тендровский залив, владения белых. У затопленного крейсера «Чесма», который много лет выполнял роль щита при артиллерийских стрельбах, стоят несколько катеров и шаланд. А вон и крейсер «Кагул» выворачивает из-за Тендровской косы.
— Ну, сейчас шурухну! — улыбнулся механик.
Самолет пошел в атаку. Как только он очутился над кораблем, механик выбросил горсть «гвоздей». Оружие нехитрое, но при попадании насквозь пробивает человека, и летящие со свистом стрелы всегда вызывают панику. И на корабле палуба мгновенно опустела.
Снова заход. Федор выбрасывает бомбы, одну, вторую. Они рвутся в воде около бортов. И только третья при следующем заходе попадает в корму. Что-то начинает гореть, столб дыма тянется за кораблем. Чтобы не дать потушить пожар, самолет снижается почти к самым верхушкам мачт, и механик начинает стрелять по палубе из пулемета. Затем выбрасывает последнюю бомбу и на всякий случай горсть стрел. И огромный корабль, водоизмещением почти в семь тысяч тонн, вооруженный тридцатью шестью орудиями и несколькими пулеметами, имеющий 570 человек команды, поворачивает, уходит подальше от берегов, в море, убегая от маленького самолета, который и в воздухе-то держится на честном слове.