В это время откуда-то издалека донесся крик: «Слива. Тут к тебе приехали». Мужик, державший Димку за волосы, отшвырнул руку так, что голова мальчика гулко ударилась о бетонный пол, и вышел, бросив на ходу амбалу наручники: «Прикуй». На затылке стало тепло и липко. На правой ноге что-то щелкнуло. И зашептал Дима про себя: «Катя, мама, бабушка. Катя, мама, бабушка», — черпая в этих словах силы.

В прихожей Сливака ждал Костик. Просто кивнув друг другу, даже не поздоровавшись за руку, они прошли в ближайшую комнату.

— Мальчика уже ищут, Сливак, — Без предисловия начал Костик. — Мою машину проверили четыре раза, пока я к тебе добирался. Времени мало, даже очень мало. Делай, что хочешь, но он должен заговорить.

— Товар?

— Как договорились, — собеседник достал из небольшого кейса семь пачек долларов и паспорт.

Открыв последний, Сливак посмотрел на свою фотографию и новую фамилию.

— Пойдем, — кивнул в сторону подвала.

Вдвоем они спустились по лестнице, и допрос начался.

Говорят, слова способны передать боль. Но то боль душевная, муки сердца, терзания рассудка. Нет, и не может быть слов, способных передать физическую боль. Особенно боль ребенка, еще не защищенного от жизни панцирем утрат, скорби и недоверия. Удары гулко отдавались в глубине Димкиного тела, когда амбал по приказу Сливака пинал его ногами. Ярясь тем, что у людей называется душой, а у нелюдей и названия чему нет, дабы совершить противоестественное, противное любому человеческому сердцу, если в нем хоть капля человеческого, амбал наклонился на Димкой, отдирая его руки от лица и кулаками довершая начатое.

— Не так. — Сливак оттолкнул напарника, схватил Димку за грудки, приподнял. — Сопляк, или ты скажешь, кто это сделал или забудешь мать родную от боли.

Невидяще смотрел перед собою Димка и только шептал окровавленными губами: «Катя, мама, бабушка. Катя, мама, бабушка».

Озверел Сливак, услышав эти слова. Вскрикнул: «Ах ты, сучье отродье». Выхватил финку, нажал на кнопку, так что сверкнуло блестящее лезвие, прижал к Димкиным глазам. «Смотри, сучонок, сам виноват. Клади», — кивнул амбалу. Тот бросил Диму на пол, прижал коленом грудь, рукой — левую Димкину руку, Сливак разжал сжатый из последних мальчишеских сил кулачок, прижал лезвие к мизинцу и стукнул по ножу. От боли мальчик потерял сознание.

Очнулся он снова от ледяной воды. Амбал бросил ему тряпку, которой Димка зажал свой кровоточащий обрубленный палец. Издалека донеслось: «Мне пора, Сливак, Жду новостей». Глухо стукнула дверь, закрываясь. И Сливаков с ножом в опущенной правой руке стал приближаться к Димке.

И вдруг — мальчик не сразу понял, что и как произошло, наяву или во сне — но вдруг опрокинулось навзничь тело Сливака и блестящее полукольцо, неизвестно откуда появившееся, охватило его горло и стало вдавливать шею в бетонный пол. Глухо зарычал бандит, суча ногами и хватаясь за кольцо, стараясь ослабить хватку, но неумолимо и медленно погружалось оно в камень, пока в тонкий частый хрип, едва поддерживающий жизнь в теле, не превратилось дыхание.

С широко раскрытыми глазами смотрел на все это Дима, потом перевел взгляд на амбала, который с точно таким же кольцом висел как тряпичная кукла на стене, едва касаясь пальцами ног пола. И улыбнулся разбитыми губами мальчик, шепча: «Степан».

В квартале отсюда слушал происходящее Костик через ненароком оставленный «камешек» в подвале. Сощурил глаза при слове Степан, ненадолго задумался и поспешил прочь.

В семь часов вечера, миновав многочисленные заторы, въехала белая четверка в притихший, почуявший беду город. Переполох на дорогах и улицах удивил Кудрявцева. «Что-то случилось? К чему все это?»— спросил он Степана. «Они тоже ищут Диму», — последовал ответ, и долго и пространно рассказывал о милиции, ФСБ, бандитах. «Прости, мне просто было невдомек, что такое возможно, да и ты не просил приглядывать за мальчиком. Сейчас мы его спасем, но что делать дальше я не знаю. Я не настолько хорошо изучил людей», — закончил он.

Между тем, поминутно останавливаясь для проверок, они кое-как добрались до старой части города и остановились у одного из частных дворов на задворках телецентра. По мановению Степановой руки массивные ворота распахнулись, машина въехала во двор, огороженный высоким в два метра деревянным забором. Не таясь, вышли мужчины из машины и зашли в дом. Пришпиленные нечто вроде коротких острог к кирпичным стенам висели то тут, то там, еле дыша, обессиленные тела похитителей, из последних сил держась за металлическое кольцо на горле. Не обращая на них внимания, спустились вошедшие в подвал, где с трудом увидели в темноте скорчившегося в углу Димку, правой рукой своей тот сжимал грязную тряпку на левой кисти. Бросились к нему, чуть не споткнувшись об извивающегося прижатого к бетонному полу Сливака.

— Дима, Димочка. Я не думал, что такое возможно. Прости меня, мальчик мой.

— Это вы, дядь Юр? Я знал, что вы придете, только не думал, что так долго. Когда они захрипели, я понял, что это вы. Я не мог убежать. У меня наручники на ногах.

Опустился на колени Степан, бережно поднял Димины ноги, положил к себе на колени, даже не натужившись, разорвал стальную цепь, встал вместе с мальчиком на руках. «Надо уходить, Юрий, — сказал он, обратившись к Кудрявцеву, — Здесь нельзя оставаться. Могут прийти другие. Будут лишние хлопоты».