Слезы и истерика, боль щемит, я не хочу на это смотреть! Я отворачиваюсь, а он снова и снова натягивает мои волосы, как тетиву, чтобы я продолжала смотреть. «Не надо, умоляю тебя! Я не могу! За что?!»

С резким сильным вздохом просыпаюсь и вижу лицо озадаченной стюардессы, пытающейся разбудить меня, а по совместительству спасти от вернувшегося моего личного кошмара.

– Воды? – вопрошающе смотрит она на меня.

– Веры! Веры и стойкости! – по-русски отвечаю я. Поймав взгляд непонимания, я говорю: – Воды! – уже на английском – и тем самым избавляюсь от назойливого внимания моей спасительницы с затянутым на затылке пучке волос наверняка тоже до боли…

ГЛАВА 6

Очередной перелет дался мне куда легче: больше меня уже не беспокоили ни французские записки, ни кошмарные сны. Что действительно волновало меня в этот момент, так это то, где я сегодня буду жить, есть, спать. Хотелось бы, чтобы все вышеупомянутое концентрировалось в одном месте. У меня было две тысячи евро на все про все, виза на полтора года и желание поскорее начать жизнь заново в месте, где меня никто не знал, где у меня не было прошлого, и где пригодилось бы мое умение адаптироваться к окружающим обстоятельствам, – могу предположить, что такое место найдется.

Глядя на свой новый дом с высоты самолета, мне казалось, что словно гигантского размера великан вдавил своим большим пальцем зеленую точку на острове у самого берега и нехотя посыпал ее, будто соленой приправой, преимущественно двухэтажными домиками цвета слоновой кости – все выглядело уютно и одновременно компактно утрамбованным.

Это была небольшая рыбацкая деревушка, расположившаяся, словно преданная собака, у ног океана, который сам жадно лизал ее берег своими мерными волнами, периодически обрушиваясь без законного предупреждения.

В ней, вероятно, все друг друга знали, но никто не знал меня – и это обстоятельство меня особенно устраивало!

Запах этого места встречал чем-то незнакомым: едва соленая воздушная взвесь периодически мешалась с ароматом свежей, только что выловленной рыбы с нотками глубоководных, бурого цвета водорослей. Если закрыть глаза и просто вдыхать эту точку на карте, то близится чувство, что ты не шагаешь по суше – твое тело, твоя одежда, твой чемодан дрейфуют посреди сильного океана: в волосах ветер, а на губах соленый привкус.

Но если открыть глаза и вернуться на землю, то все оказывалось в буквальном смысле куда приземленнее.

Я шла по улице в своих «путешествующих» кедах, колеса чемодана с завидной частотой пересчитывали каждый кирпич брусчатки, которой была вымощена дорога. Солнце уже нехотя пробрасывало свои последние клочки света, ускользая за горизонт, словно усталый рыбак перекидывает громоздкую сеть через бывалую лодку – меня встречал вечер. Вдоль улиц уже кое-где тускло светили фонари, и казалось, что сейчас этот забытый Богом городок никак не мог раскошелиться гостеприимством для еще одного жителя.

Дома стояли близко друг к дружке, словно нервные первоклассницы на сентябрьской линейке: в слабых потоках электрического света можно было понять, что каждый дом окрашен в разный приглушенный бежеватый оттенок: пыльный персик, завядший огурец, потускневший одуванчик, но в каждом из них виделся какой-то внутренний уют, теплый отсвет полноценной семьи внутри. И мне вдруг очень захотелось, чтобы хотя бы в одном из домов меня сейчас ждали.

Я не забронировала жилье наперед, не подстраховала себя, поэтому, примут меня здесь или нет, был вопрос случая и моей личной удачи.

Я решила пойти старым дедовским путем и стала поочередно стучаться в двери каждого из домов, которые попадались мне по ходу движения, исключения составляли лишь те домики, в которых не горел свет от лампочки или телевизора внутри: «Вероятно, уже спят», – решила я.

Абсолютное большинство хозяев совершенно не понимали мой английский, и ставлю на все, что английский они не понимали вообще.

Даже загорелый, полулысый гражданин, появившийся на пороге, открыв дверь со скрипучей силой, на вид радушный и гостеприимный, с искренним желанием мне помочь в собственных глазах, не смог меня понять, даже после того, как я «заговорила» неумелыми жестами в попытке описать собственное незавидное положение просителя ночлега.

На этой, как мне тогда казалось, основной улице городка было в целом немного домов: двенадцать-пятнадцать, добрая половина которых мною уже была пройдена, а надежда на удачный исход уже терялась.

Я уже предвкушала, как в незавидной версии плана Б я выстилаю себе неуютную кровать из собственного чемодана где-то рядом на берегу океана, а просыпаюсь не от запаха свежесваренного кофе, а от болезненных щипков местной надоедливой чайки.

Не-е-ет… такая картина в буквальном смысле сейчас не согревала меня, а лишь добавляла жалости и потенциальных слез по поводу неудавшейся и без того собственной судьбы.