Алексею хотелось уйти, но ноги не повиновались, казались налитыми свинцом. Что же он должен делать? Может быть, поцеловать Лильку? Или сказать, чтоб раздевалась? Как поступали в таких случаях матросы? Чувство неловкости не проходило. Алексей не смотрел на Лильку, боялся встретиться с ней глазами.

Наверное, она догадалась о его состоянии и тихим, воркующим голосом сказала:

— Иди ко мне, Алеша. Иди, не бойся, мой миленький…

Она гладила его лицо теплой рукой. Алексей лежал рядом, и мысли его были далеко от этой комнаты, от Лильки и того, что с ним произошло…

Все оказалось проще, чем он думал. И теперь он чувствовал не то безразличное спокойствие, не то легкое разочарование. Он не испытывал к Лильке ни нежности, ни брезгливости. Она была для него чужой. А Лилька ластилась к нему:

— Бедный мой! Три месяца в тюрьме провел. Фараоны проклятые! Но вы молодцы. Не поддались. Ловко с Васькой их обвели, никого не выдали, — шептала она, продолжая гладить его лицо, заглядывая в глаза. — Куда же вы все попрятали, что фараоны не нашли? Как интересно!

Лилькин голос журчал просительно, ласково. Она ждала, что он скажет… Внезапно острое чувство опасности охватило Алексея. Усилием воли он стряхнул с себя расслабленность, откинул с лица Лилькину руку и грубовато сказал:

— Брось свои глупости. Откуда ты взяла? Никакой литературы не было. Ничего мы не прятали. Нас зря взяли. Наверное, какая-то сволочь оговорила.

Он взглянул на Лильку. Она лежала с закрытыми глазами. Глядя на ее неподвижное лицо, он с еще большей силой ощутил незримое присутствие опасности. Лилька пригласила его неспроста, совсем не потому, что он понравился ей. Слишком велик был ее интерес к «Бируте», ее осведомленность. Мозг резануло воспоминание. Пеструхин приглашает его в «Русалку» после рейса. «Я тебя там с одной королевой познакомлю. Лилька, бабец — во!» Лилька, Пеструхин… Кажется, связь между событиями начинает проясняться. Петька сболтнул Лильке о чемодане, а она… А может быть, он ошибается?

Алексей встал, принялся одеваться.

— Уже уходишь? — спросила Лилька, не открывая глаз. — Что так скоро?

Он не ответил.

— Прощай, — уже выходя, сказал Алексей.

Когда хлопнула входная дверь, Лилька вскочила с кровати, хотела было побежать за Алексеем, но передумала. Она присела к столу, подперла ладонью подбородок, задумалась. Слезы текли по ее щекам. Ей понравился этот молодой, еще неопытный моряк. Понравился по-настоящему, как давно никто не нравился, но она, Лилька-Листок, профессиональная и давняя осведомительница, не могла упустить возможность узнать то, чего так тщетно добивались в полиции. Это желание оказалось сильнее всего остального.

Лилька понимала, что Алексей ушел так сразу неспроста, почувствовал, видно, неладное. Поторопилась, дура, со своими расспросами! Вспугнула. Она ревела горько, надув пухлые губы. Алексей покинул ее, она ничего не сумела узнать, пропали деньги, обещанные ей Лещинским за новые сведения о «Бируте», и от этого всего было жаль себя, свою загубленную жизнь.

19

А в Риге с каждым днем становилось все беспокойнее, тревожнее. По заводам и фабрикам катилась волна забастовок. Вспыхивали стихийные демонстрации. По утрам полицейские и дворники срывали со стен домов листовки, призывающие к свержению самодержавия. Ночью они появлялись снова.

В мореходной школе только и говорили, что о происходящих событиях. Споры приняли ожесточенный характер. Учение совсем забросили. Да и до учения ли было! Слово «революция» теперь произносили громко, не таясь. Преподаватели не могли успокоить взбудораженную молодежь. Ученики до хрипоты спорили. В классе появилась подпольная газета. Ее рвали из рук. Все хотели прочитать газету своими глазами. Там писалось: «…решительный момент, когда рухнет царская власть, уже недалек, и к этому, товарищи, должны направить свои силы и быть готовыми…»

Раньше о таких словах никто и подумать не смел! А тут прямо написано.

Алексей был крайне возбужден. Вот когда воплощается в жизнь то, что он слышал в кружке, то, о чем так хорошо говорил Кирзнер. Рабочий класс поднимает голову! Теперь уже сам Алексей много знал, многое мог объяснить, был неплохим агитатором. Прочитанные нелегальные книги, занятия в кружке помогли ему в этом. Около него всегда собирались товарищи.

Эрни Трейман, сын судовладельца, создал свою группу. Он объединил наиболее зажиточную часть учеников, и они постоянно кричали, что Чибисов бунтовщик, подрыватель основ, его надо исключить из школы. Хотя они в большинстве своем и были латышами, но говорили по-немецки, читали газету «Дюна цайтунг» и всячески старались подражать немецкой верхушке рижского общества. Споры между двумя группами иногда чуть не доходили до драки, но «треймановцы» представляли в классе меньшинство и потому дальше ругани не шли.

Алексей рвался в бой, жаждал настоящего дела, знал, что способен приносить в это горячее время большую пользу. Неужели он не нужен партии? Кирзнер совсем забыл о нем. Забыл именно тогда, когда близится решающий час и каждый преданный человек так нужен.

Несколько раз он собирался плюнуть на осторожность (прошло достаточно времени) и пойти к Бруно Федоровичу. Одевался, выходил из дома, но намерения своего не выполнял. Просто так слонялся по городу. А вдруг встретит?

Приближалось рождество, шел декабрь, а в городе не чувствовалось обычного праздничного настроения. Все как-то насторожились, чего-то ждали.