Со стволов пригнутых деревьев причудливо свисали длинные бороды травы. Хотя лето еще не наступило, но уже набухли почки. Пройдет неделя — и все станет зеленым. А сейчас тальниковый лес со сросшимися стволами, склонившийся к земле, обвешанный лохматыми мочалами длинных водорослей, был похож на скелет гигантского чудовища. Было тихо, очень тихо. Я шел по этому мрачному затишью, и вдруг откуда-то из пустоты донесся крик младенца: ближе, ближе, резче и вдруг исчез. Через мгновение вместе с дуновением ветра вновь истошно, тоскливо заплакал ребенок. Я невольно вздрогнул и резко повернулся на крик, на зов. Плач все явственней и ближе… Но никого, а только лес. Откуда же детский плач? Я иду, оглядываюсь, а надо мной вновь рыдает младенец.

Всматриваюсь в ветви, соединившиеся друг с другом, трущиеся друг о друга, и явственно слышу, как несется от стволов плач, тоскливый плач покинутого младенца.

Я — человек второй половины XX века, и даже мне стало не по себе от плача тайги, а каково же было моему прапредку, когда по-человечески кричали птицы или звери, когда плакали деревья и вздыхали камни? Он был вправе видеть жизнь всюду, даже вне жизни.

Сейчас трудно точно сказать, когда именно происходили описанные ниже события, но ясно только одно, что случились они в 50–60-е годы XX века на Енисее и его притоках на стойбищах кетов.

Тот быстро склонявшийся к вечеру день был для нас неожиданно трудным. Уже в который раз мы (небольшой экспедиционный отряд — пять человек: антрополог Илья, художник Саша, переводчица Клава, этнограф Женя и я) предпринимали попытку отыскать кетские захоронения. С самого утра мы покинули стойбище и пошли по засекам на кедрах к Енисею. Нам поведали, что ближе к берегу стоит старинный деревянный крест. «Однако, старое погребение наших людей», — говорил Харлампий Бальдин. Отчаявшись найти подобные могилы, мы с утра устремились к указанному Харлампием месту.

Распределились так — я иду первым, Илья — замыкающим, ну а Саша, самый юный, то догонял меня, то поджидал Илью и шел с ним, легко подкидывая рюкзак. Я шел строго по засекам. В густом лесу, где скрадывается солнечный свет, засеки белеют, как светлячки, и их видно издалека. Первый час шли быстро, комара мало (ведь только-только начиналось комарное лето!), дорога-тропа идет по кедровому лесу, где хвоя мягко пружинит под ногами. Настроение приподнятое. Харлампий, которого на стойбищах и в поселках кое-кто считал шаманом, никогда еще не ошибался в своих предположениях. Никогда не стремился говорить о чем-нибудь пустяковом, дабы не навлечь неудовольствие спрашивающего. Веря Харлампию, мы предвкушали встречу с кетской могилой.

Идем быстро, перекидываемся шутками, по очереди берем на плечо связку из трех лопат — вдруг придется копать!

Пошел второй час пути, и мне показалось, что мы шли к Енисею, а теперь явно отворачиваем от него в глубь леса. Саша догнал меня, и я попросил:

— Саша, влезай на сосну или кедр и определи, где Енисей, а где мы!

Казалось, Саша только и ждал такого приказа… Он сорвался с места, обежал несколько сосен, задирая голову. Он выбрал такую, которая стояла бы вершиной над лесом, над другими деревьями. Легко подпрыгнул, ухватился за ветвь и быстро стал подниматься вверх. Мы столпились у подножия сосны и смотрели на Сашу. Вот он уже наверху.

— Вижу, — радостно крикнул Саша, как матрос Колумба, — вижу Енисей. Он довольно далеко, и к нему нужно идти так.

Саша показал рукой направление, которое шло резко налево от тропы, отмеченной затесами. Так куда же ведут затесы? А может быть, мы сбились где-то, не увидели старые засеки, заплывшие смолой, и вышли неожиданно на тропу, шедшую от берега, а не к берегу?

Надо было еще раз прикинуть, что мы узнали, услышав слова Харлампия о захоронении ближе к Енисею? Прикинули и выходило, что про затесы Харлампий сказал не то чтобы неуверенно, а как бы между прочим: «Там, кажется, были затесы». Кажется, были, и если были, то они никак не обозначали дорогу к месту захоронения. Кеты на могилы своих родных не ходят и дорогу к ним стараются забыть. Иначе смерть еще кого-то схватит. Затесы если и были, то указывали путь к какой-то стоянке, а не к могиле. Правда, могло быть так, что могилу соорудили близко от стоянки, а значит, ее покинули навсегда, и засеки должны были давно потускнеть, заплыть. А мы-то шли по свежим, ярко светившим в сумрачном лесу.

— Ничего, пойдем напрямик и будем периодически сверять свой путь. Благо солнце еще высоко, да и ночь не такая уж долгая, наступает поздно, — сказала Женя, и мы двинулись в путь.

Прошли довольно большое расстояние. Саша вновь слазил на сосну. «Идем правильно. Идем к Енисею, но к могиле ли с деревянным крестом?» — пришло мне на ум, но я решил пока не делиться сомнением с друзьями. На что я тогда надеялся? Только не на авось, а на нормальную экспедиционную удачу. И она нашла нас в виде посеревших от времени смолистых потеков старых затесов на соснах, устремившихся по нашему пути к Енисею.

— Ребята, уверен, это та самая дорога, о которой говорил Харлампий, — воскликнул я и бодро пошел вперед, стараясь заранее определить, различить старинную метку на охотничьем пути.

Далеко за полдень мы вышли к холму. С его вершины был виден Енисей, он был довольно близок. Мы остановились на холме и стали внимательно рассматривать окрестности. Мы еще не знали, где предпочитают хоронить своих умерших сородичей кеты, как они хоронят, какую роют могильную яму, из чего и как делают гроб, какую утварь и какие предметы погребают с умершим и оставляют на могиле для его жизни в том, ином, подземном мире. Сумму этих кетских верований и представлений нам еще нужно было узнать. Кеты вообще-то не очень любили разговаривать о смерти, считая такой разговор способным призвать хосядам — смерть.