Служба безопасности МИДа СССР была создана в 1975 году. Как пишет И.К. Перетрухин, создание данной службы происходило не без определенных трудностей, связанных с неоднозначностью оценки ее предстоящей деятельности в руководящих кругах министерства. Но в конце концов Громыко дал на это согласие. Главным человеком по связям с КГБ в министерстве был его заместитель И.Н. Земсков, особо доверенное лицо министра.

Генерал КГБ в отставке В.Е. Кеворков в своей книге «Генерал Бояров» также отмечает, что «внедрение» спецслужбы в МИД потребовало от госбезопасности солидных усилий, ибо Громыко строил внешнюю политику еще в сталинские времена, и эта политика была твердокаменной. Таким он остался и в 70-х годах. Как подчеркивает Кеворков, если возникала какая-то сложная ситуация, министр включал не ум, а память, из которой тут же вытаскивал один из многих накопленных за долгие годы службы прецедентов и следовал по уже известному пути. Служба безопасности создавалась в МИДе впервые.

Фактическое увольнение из МИДа, крах дипломатической карьеры, к которой я готовился практически с детства, были для меня страшным ударом. Однако во время длительного оплачиваемого отпуска (около трех месяцев) я сразу же стал готовиться к научной карьере и к сдаче кандидатского минимума. Необходимо было сдать экзамены по английскому языку и международному праву, а также написать реферат по марксистсколенинской философии. Я усиленно готовился по этим предметам. Тему реферата я избрал довольно интересную: «Критика буржуазных теорий об инстинктивной агрессивности человека» и работал над ней в спецфонде Библиотеки имени В.И. Ленина, так как в то время работы 3. Фрейда, К. Лоренца и других ученых были закрыты для рядового читателя.

Научная работа отвлекла меня на время от свалившихся неприятностей. Но я и не мог даже представить себе, что меня ждут страшные испытания. В их преодолении мне помогли ежедневные занятия гимнастикой йогов, которой я увлекся во время первой поездки в Женеву в 1976 году и занимаюсь до сих пор.

6 мая 1978 года поздно вечером мне позвонила сестра Анна, которая проживала с бабушкой в квартире родителей на Фрунзенской набережной. Она взволнованно сказала, что мама пропала и оставила записку следующего содержания: «Дорогой Анютик! Я не смогла поступить иначе. Врачи тебе все объяснят. Жаль, что мама не позволила мне умереть дома». Я всю ночь не спал, предчувствовал — случилось самое страшное. На следующее утро я сразу же позвонил М.И. Курышеву и рассказал ему о случившемся. КГБ тут же организовал поиски. Заместитель Курышева И.К. Перетрухин тогда пошутил, что вряд ли жена Шевченко могла утопиться, ибо вода в Москве-реке тогда была очень холодная. На всякий случай были проверены все аэропорты. Кстати, после исчезновения в Москве английского шпиона О. Гордиевского КГБ также объявил всесоюзный розыск. Это означало, что правоохранительные органы начали тут же рыскать в поисках его трупа по всей необъятной стране от Бреста до Владивостока — ведь его бренное тело могло оказаться где угодно — и в сточной канаве, и под мостом, и в реке.

Вместе с сотрудниками КГБ я поехал на нашу дачу в поселке Валентиновка. У нас не было ключей, и пришлось взламывать мощные дубовые двери, которые были почти все заперты изнутри. Я принял активное участие, ибо являюсь не слабым человеком. Однако все поиски оказались безрезультатными.

8 мая сестра опять позвонила мне, сказав, что в квартире появился какой-то странный запах. Я сразу же приехал и нашел разорванную на девять частей записку мамы дочери следующего содержания: «Ласточка, родная. Прости меня, солнышко. Люблю тебя очень. Пройдет время, должна быть счастливой. Держись пока бабули. Твоя мамуля. Очень тяжело. Бабуля не дала, не вышло дома». Сестра была одна в квартире, поскольку мама еще 5 мая попросила бабушку погостить у родственников в Химках. Приехав к сестре, я вызвал милицию из районного отделения. Приехавший участковый сказал, что никакого странного запаха он не чувствует, ибо так пахнет нафталин. После его ухода я стал сам обследовать квартиру и довольно быстро обнаружил, что запах идет из большого стенного шкафа (фактически это была маленькая комната — кладовка), в котором висело огромное количество шуб и дубленок. Мы снова вызвали милицию. Приехавший капитан, открыв двери шкафа, снова сказал, что никакого запаха, кроме запаха нафталина, он не чувствует. Тогда я не выдержал и стал сам раздвигать многочисленные шубы и дубленки. Пошарив рукой в углу кладовки, она была глубиной и шириной более 2 метров, я наткнулся в углу на холодную руку моей мамы и сразу же оттуда выскочил как ошпаренный. Дальнейшее происходило как в тумане. Приехали работники прокуратуры, врачи, а затем представители КГБ вместе с Курышевым. Последних милиционер спросил, откуда они. «Из центрального аппарата КГБ», — последовал ответ Сестра сразу же уехала к нашей тетке Л.Л. Сваринской, проживавшей на Авиамоторной улице.

Я сидел на кухне, руки у меня тряслись. Какой-то пожилой мужчина (видимо, понятой, бывший работник КГБ) предложил мне выпить вина, которое в большом количестве хранилось в квартире. До этого случая я старался не брать в рот спиртного, так как занимался тяжелой атлетикой и гимнастикой хатха-йога. Мне стало немного легче, однако нервный тик одной руки (правой), которой я дотронулся до холодной руки мертвой мамы, не проходил несколько дней.

Через несколько часов Курышев предупредил меня, что будут звонить иностранные журналисты. Удивительно, как они так быстро узнали о смерти мамы! Я отвечал на их вопросы на английском и французском языках около полутора часов. Курышев проинструктировал меня, что можно было говорить. Затем он сказал, что нам дадут новый номер телефона, в котором не будет повторяться ни одна цифра (245-71-63).

Вечером в нашу квартиру приехал капитан Второго главного управления КГБ (внутренняя контрразведка) В.В. Молодцов, который провел у нас всю ночь. Ему было дано указание не оставлять меня одного. К этому времени я более-менее успокоился, и он даже удивлялся моей выдержке. Я беседовал с ним о своих планах относительно будущей работы, в частности, говорил, что, может быть, мне разрешат преподавать в МГИМО. В три часа ночи я лег спать, а Молодцов продолжал бодрствовать до утра.

Я не сразу сообщил о случившемся бабушке, которая была у родственников в Химках, опасаясь за ее здоровье. Однако после того как маму увезли в морг, это надо было сделать. Бабушка срочно приехала домой. Она почему-то сразу же побежала к старинному секретеру и стала что-то проверять.

В загсе Ленинского района я получил свидетельство о смерти и справку, в которой была указана следующая причина смерти мамы: отравление неизвестным ядом.

Мы стали заниматься организацией похорон. Я позвонил Курышеву и высказал мнение, что из политических соображений похоронить маму следовало бы на Новодевичьем кладбище. Ведь она отказалась остаться в США и поступила патриотически. Полковник КГБ связался по этому поводу с Громыко, но министр сказал, что в данном случае он один, без постановления ЦК КПСС, не может решить вопрос о захоронении на таком элитном кладбище. Громыко поручил управляющему делами МИДа послу Дучкову организовать похороны на Новокунцевском кладбище (филиал Новодевичьего).

В то время на данном кладбище (оно находится рядом с Троекуровским кладбищем) хоронили генералов вплоть до генерал-полковника и известных артистов. Там также похоронен великий шпион К. Филби. Народные артисты СССР, послы и маршалы имели право быть похороненными на основном — Новодевичьем. Когда отцу в начале 1973 года был присвоен ранг Чрезвычайного и Полномочного посла СССР (представление министра утверждалось Политбюро ЦК КПСС), он с гордостью сказал мне: «Теперь я заслужил право быть похороненным на Новодевичьем кладбище».