Сделав шаг вперед, я приобнял растерявшегося Рубцова за могучие плечи. Сунул ему в руку рюмку.

— Что, скажешь, соврал? Нам бы с тобой его возможности!.. — И, обращаясь к остальным уже от лица двоих, продолжал: — Друзья, беда в том, что мы не ценим тонкую душу и индивидуальность художника!..

Слова лились из меня, как вода из подтекающего бочка унитаза. Темой владел вполне, один из моих романов был о жизни художников. Набираясь знания, стал на Крымском Валу своим человеком.

— Возьмите Строгановку! На первом курсе все гении, а взглянешь на работы выпускников, будто одной рукой писаны. И ведь никуда не денешься, в манере старых мастеров работать не умеем, да и стремно, а авангард засрал примитивными примочками всю поляну…

Поднял голову и увидел Клару. Она стояла на маленьком балконе и смотрела вниз. Скрылась из виду прежде, чем я успел помахать ей рукой. Банкет между тем шел своим чередом, и минут через десять уже Рубцов обнимал меня за плечи.

— Давай, Николаша, забацаем с тобой панораму, чтоб не хуже Бородинской! Что-нибудь эдакое, эпическое, чтобы благодарные потомки… Силушку в себе чувствую былинную, но одному не сдюжить. Вижу туманное утро на Калке, лики русских воинов, блеск солнца на обнаженных мечах…

Я с ним соглашался:

— Прав, Данилушка, прав, нужна новая живопись! Не лубок и не икона, а так, чтобы от сердца к сердцу…

Обнявшись на радостях, собрались было чокнуться, но Рубцова уже тянула к выходу какая-то женщина, так что композицию задуманного полотна обговорить не удалось. А жаль, я расчувствовался только что не до слез. Самое было время пропустить рюмочку наедине с собой, но моим вниманием уже владел вислоносый, сутулый малый. Представился коротко: «Савраскин, портретист». Поглядывая на стоявшую поблизости, обнаженную ниже естественных пределов спину женщины, обреченно произнес:

— Не кажется ли вам, коллега, что истинный художник должен страдать?..

Я тоже взглянул на даму в вечернем платье, однако страдательного позыва не испытал. Скотина, конечно, только не вольны мы выбирать приходящие нам на ум сравнения. И сны, неужели и за них мы в ответе? Представившаяся моему пытливому взгляду картина напоминала шпангоуты недостроенного парусного корабля. Женщина между тем навострила ушки, но портретиста продолжала игнорировать.

Савраскин что-то еще говорил, но мне было достаточно того, что я видел. Нагромождение предрассудков и условностей мешало двум любящим сердцам соединиться. Передо мной во всей своей красе разворачивалась трагедия человеческого непонимания. Восторгаясь творениями классиков, мы не видим те же сюжеты в обыденной жизни. Представил себе стоявшего рядом мужчину в костюме испанского гранда с рукой на эфесе шпаги. Взгляд прямой и надменный, губы кривит скрывающая страдания улыбка. Предмет его вожделений одел в белое с серебристым отливом платье, дал ей в руки веер. В глазах испуганной лани… — что же такое в них таится?.. — ну да, борющаяся с отчаянием надежда!

Шекспир взялся бы за перо, я прервал Савраскина на полуслове. Человек по натуре добрый, не мог ему не помочь. Слишком много выстрадал сам, чтобы не почувствовать его боль. Взяв несостоявшегося гранда под руку, подвел его к обладательнице вечернего туалета и с позаимствованной у работниц загсов интонацией произнес: совет вам да любовь.

Правда, несколько другими словами:

— Мне кажется, вам есть о чем поговорить! А я, с вашего позволения, удаляюсь…

Женщина взглянула на меня с таким испугом, что трепетная лань на ее месте тут же откинула бы копыта. Отпрянув, покрутила пальцем у виска. Вислоносый портретист не скрывал сардонической ухмылки. Похлопал ободряюще по плечу:

— Ничего, ничего, я слышал, шизофрению нынче лечат электричеством…

И поспешно покинул зал. Пораженный черной неблагодарностью, я пребывал какое-то время в растерянности. На дне бутылки на столе оставалось немного водки, я ее опорожнил. Странные люди эти художники, никогда не знаешь, чего от них ждать. Банкетный зал между тем успел порядком опустеть, у разграбленных столов кучковались только самые стойкие. Праздник кончился, пришло время собирать камни, возвращаться, надев смиряющие плоть вериги, в привычную, выбитую годами жизни колею. Закурил и начал дрейфовать вслед за портретистом к двери…

Клара возникла передо мной, словно чертик из табакерки.

— Уходите? А кто поможет увезти с выставки картины?..

Сказано это было вроде бы шутя, но шуткой не прозвучало. Смотрела на меня снизу вверх без уместной в таких случаях улыбки. А я смотрел на нее, и так стояли мы, глядя друг на друга, и думали каждый о своем. А может быть, об одном и том же, только если она думала о моем, я бы сильно удивился. Что такое экзистенциализм, понимал смутно, но происходящее было яркой его иллюстрацией.

— Вы ведь только стараетесь казаться веселым, правда? — спросила Клара, и опять без улыбки. — Я за вами наблюдала…

Не слабо! Средь шумного бала, случайно, в тревоге мирской суеты…

Продолжала, не отводя глаз:

— Приняв вас за художника, я ошиблась…

Не отвел глаз и я.

— На вашем месте я не был бы так категоричен! Неужели заметно?

Клара кивнула. К нам, как к тихой пристани, попробовал пристать подвыпивший мужичок, но, человек тонкой нервной организации, сразу выставил перед собой ладонь: