Весть о приезде доктора-европейца быстро разнеслась по всему городу и дошла до губернатора-паши. Паша изъявил желание повидаться с доктором. Все известные и малоизвестные лица стали приглашать Аслана; многие приходили к нему на дом. Аслан не знал покоя, я видел его редко. Иногда по целым дням его не бывало дома. Возвращался он лишь ночью, уединялся с мастером Фаносом и долго с ним беседовал. Эти беседы лишали его ночного отдыха. Иногда приходили к нему какие-то незнакомые люди в странных одеяниях, говорили на непонятном языке и исчезали, словно тени. Аслан в моем присутствии ни о чем не говорил: видимо, он пока мне не доверял. Его скрытность угнетала меня.

Дом мастера Фаноса был вполне подходящим для Аслана, здесь он мог встречаться с кем угодно, В красильное заведение приходило и приезжало из окрестных мест много народа; помимо того, профессия Аслана давала право принимать у себя всех, не вызывая никаких подозрений. К нему приходили действительно больные и мнимо-больные, рассказывали о своих недугах. А недуги были самые разнообразные: нравственные, душевные, экономические, развившиеся от непорядков в стране… И жалобы, жалобы без конца. Каждый требовал лекарства. Но разве в состоянии был Аслан врачевать и эти болезни? Имелось ли в его медицинском лечебнике какое-нибудь средство против загнивания и немощности общества, против мертвящего застоя? Тогда еще у меня не было ни достаточных знаний, ни развития, чтоб ответить на эти вопросы. Но могу сказать одно: как врач Аслан был неоценим…

Аслана можно было сравнить с бродячим лудильщиком, который пред пасхой переходит из села в село лудит ржавые котлы; крестьяне приносят всю свою медную посуду, нуждающуюся в полуде, зная, что целый год не увидят его. Точно так же и жители Вана торопились полечиться у врача, принимая в расчет, что доктор недолго пробудет в городе. Аслан, как человек незаинтересованный материальной выгодой, никому не отказывал в помощи.

Боль в горле у меня прошла, и через несколько дней я был в состоянии выходить из дому. Но у меня не было приличного костюма. В кое-как залатанном платье стыдно было показаться в городе. К великой моей радости Аслан заранее позаботился и об этом и купил мне на рынке прекрасный костюм.

Я быстро оделся. Аслан сообщил мне, что намерен посетить больных и берет меня с собой. После легкого завтрака Аслан выбрал необходимые лекарства и инструменты, часть их передал мне. В городе не имелось аптеки, и Аслан сам снабжал пациентов лекарствами: бедных бесплатно, но с богачей брал деньги.

— Фархат, а знаешь ли ты свою роль? — обратился он ко мне, когда мы вышли на улицу.

— Какую роль? — спросил я, совершенно позабыв о наставлениях, данных им по дороге в Ван.

— Помни: ты проводник, сопровождаешь доктора-европейца во время его путешествия.

— Понимаю, — машинально ответил я.

Но как я мог быть проводником, когда не был знаком со страной и не знал языков? Я являлся лишь немою тенью Аслана и бессознательно следовал за ним.

Аслан обычно ходил пешком, несмотря на дальность расстояния. Он был в длинных до колен сапогах, серой широкополой мягкой шляпе, темных дымчатых очках, совершенно скрывавших его проницательные глаза, не нуждавшиеся вовсе в стеклах; подмышкой — ящик с лекарствами, в руках — палка, похожая на дубинку.

Было свежее летнее утро. Солнце только что поднялось на небе; от громадных ив и тополей, окаймлявших длинными рядами улицы Айгестана, веяло приятной прохладой. В их тени, по обеим сторонам улиц, бежали ручейки, орошавшие окрестные сады и виноградники. Глядя на утопавшие в деревьях дома, человек несведущий мог подумать: как весело и мирно живется здесь людям!..

— Армянин, — говорил Аслан, — умеет жить; даже в условиях рабства сохраняет свое благосостояние; в этом заключается его жизнеспособность, жизнестойкость, которая на протяжении веков не раз заглушалась гнётом, но никогда не умирала.

Я в первый раз вышел на улицу; каждая вещь занимала меня, как ребенка. В этот ранний час молодухи с завесочками на лицах и девушки с открытыми личиками подметали перед домами улицу, наперед поливая землю водой из протекавшего ручья. Купцы-армяне, сидя на осликах, торопились с особенной деловитостью в город открывать лавки. Они раскланивались направо и налево и в тоже время продолжали недоконченную утреннюю молитву об удачном исходе торговли.

— Зайдем в этот дом, нужно навестить больную, — сказал Аслан.

Дом, куда мы вошли, был, как видно, когда-то прекрасным строением, но долгие годы не ремонтировался, обветшал и превратился почти в развалину. Уцелела лишь одна комната. Впервые привелось мне наблюдать картину крайней, беспросветной нужды. На сыром полу лежала молодая женщина, едва прикрытая старым изодранным одеялом; под головой вместо подушки лежало ее рваное платье. Подле нее, обняв руками колени, в безнадежном отчаянии сидела старуха-свекровь, полунагой ребенок ползал у постели больной и тихо бормотал. Завидев нас, старуха привстала и молча поклонилась. Аслан подошел к больной.