— Лечебник нашли? — спросил игумен.

— Не встречал, — ответил Аслан.

— Один экземпляр, кажется, был, но не помню, кто взял.

— И хорошо поступил, что взял, а не то его постигла бы та же участь, — возразил Аслан.

С глубоким огорчением мы вышли из ризницы, где были свидетелями варварского отношения к культурным ценностям. Острова Ванского озера считались безопасными местами, и находившиеся на островах скиты с давних пор служили книгохранилищами. Невежественные же монахи превратили их в кладбища книг…

— А теперь, отец игумен, прошу показать ваши священные книги — несвященные видели…

Игумен смутился, не зная, как поступить. Аслан, поняв причину его нерешительности, успокоил его, заявив:

— Я только издали погляжу…

— Да благословит тебя господь, — произнес, запинаясь игумен, — вы понимаете, г. доктор, что светским лицам не разр…

— Не разрешается касаться священных книг, — докончил Аслан, — я понимаю вас, святой отец…

Когда мы вошли в одну из ризниц храма, где хранились монастырские ценности, игумен зажег две свечи, передал одну мне, другую Аслану. Потом он перекрестился, подошел к большому ящику из черного дерева и, прочитав молитву, открыл его. Откуда привезли этот ящик? В каком веке он был сделан? — никто ничего не знал об этом. Здесь хранились церковные святыни, кресты, святые мощи в золотой и серебряной оправе, драгоценные сосуды и среди них священные книги. Игумен достал большой узел, вынес из ризницы и положил на алтарь. Пропев шаракан, он достал какой-то предмет, обернутый во множество платков. Это было знаменитое «Красное евангелие» — так оно называлось, вероятно потому, что в его орнаменте преобладал яркокрасный цвет, Игумен стал раскрывать разноцветные платки из дорогого шелка; на некоторых были вытканы искусной женской рукой разнообразные рисунки и картины из священного писания. Богатые ванские «ходжа» [67] , которые с давних пор растекались по всем странам света, отовсюду — с востока и запада — приносили эти драгоценные платки в дар св. евангелию.

Когда игумен раскрыл «Красное евангелие», Аслан и я не могли прийти в себя от изумления. Пергамент был тонок и гладок, как бумага лучшего качества, рисунки великолепны, буквы изящны. Каждая глава начиналась рисунком, идея которого была взята из содержания главы. Переплет — весь из серебра, украшенный драгоценными камнями и тонкой орнаментовкой.

С чувством глубокого благоговения мы приложились к Евангелию.

— Эта книга весьма ценна, как редкий образец армянской письменности и древнего искусства, — сказал мне Аслан, когда мы вышли из храма.

Я был оскорблен в своих чувствах. «Неужели возможно так относиться к святыне, — думал я, — и судить о ней лишь с точки зрения искусства». Игумен пригласил нас к себе в келью. Аслан пошел к нему, я остался на дворе. Подошел Берзен-оглы и повел меня показывать остров.

К полудню буря утихла. Волнение на озере почти улеглось, тучи рассеялись, и засияло солнце ярко, весело. Мы долго бродили по скалистому острову. Лодочник знакомил меня с местами, связанными с древнейшими преданиями. Кругом было совершенно голо, никакой растительности; кое-где желтел бессмертник и росли метельчатые растения. Монахи не удосужились посадить хотя бы несколько деревьев. Родников было много, и остров можно было превратить в рай. Даже о себе не подумали иноки: ведь многие питались только растениями.

Кругом ни одного живого существа; казалось, даже птицы покинули остров.

Мы заметили вдали полунагого человека со всклокоченными волосами и бородой. Он испуганно поглядел на нас и вдруг, закрыв руками глаза, пустился бежать прочь: вскоре он скрылся среди скал.

— Кто он? — спросил я.

— Отшельник, — ответил с благоговением Берзен-оглы.

Мы остановились.

— А почему он убежал?

— Отшельники не желают видеть лица грешных.

При виде подобных людей мной овладевает непонятная грусть, тоска, поэтому я поспешил вернуться в келью. Лодочник отправился бродить по берегу.

Аслан не возвращался. Почему он так засиделся у игумена? Не думаю, чтоб святой отец угощал его.

Вернулся он лишь через час. Почему он задержался, о чем они беседовали там, — ничего не рассказал мне Аслан, но я заметил, что он был крайне недоволен. Швырнув шляпу в сторону, он улегся на пол, бормоча: «От этих идиотов ничего путного не дождешься…»

Он закрыл глаза и замолчал. Мне показалось, что он спит. Не желая мешать ему, я вышел из кельи, присел у стены на камень и стал глядеть на озеро. Ко мне подошел приставленный к нам инок. Он был еще молод, но волосы его уже были тронуты сединой.

— Вы местный житель? — спросил я.

— Нет, я издалека, — ответил он с грустью.

— Откуда?

— Из Старого Нахичевана.

— Получаете письма от родных?

— Родные не знают, что я здесь.

— Как так?

— Я тайком убежал из дому.

— А что заставило вас покинуть родину?

— Наш домашний священник много рассказывал о скитах, об отшельниках. Я слушал его и столь увлекся жизнью пустынников, что решил покинуть грешный мир и удалиться в пyстынь.

Я вспомнил моего учителя, отца Тодика. Он также когда-то вскружил мне голову рассказами о чудотворстве пустынников.

— А вы не думаете хоть раз побывать на родине, повидать своих?

— Тот, кто вступает в обитель, не имеет права покидать острова. Здесь он старится, здесь и умирает.

Последние слова инока прозвучали грустью стосковавшейся души.

Я заговорил о другом.

— Скажите, существуют ли на острове отшельники-чудотворцы?

— Раньше были.

— А почему теперь их нет?

— И теперь есть, но они не желают творить чудес… Люди должны верить и без чудес, тогда их вера будет истинной верой.