Мы, разумеется, отказались от вина, не желая ставить монахов в столь затруднительное положение: добывать вино с помощью птиц.

Впрочем, юный монах не это имел в виду, он хотел показать, что и он кое-что знает.

— У нас в обители, — добавил монах, — никаких напитков, кроме воды, не употребляют. Да и богомольцам запрещено приносить с собой вино.

Зазвонили к обедне.

По уставу всякий приезжий обязан выполнять монастырские правила, однако монах, в виду нашего злоключения, не потребовал от нас отправиться к обедне.

Он извинился и, уходя, обещал после литургии повести нас в трапезную.

Отведенная нам келья была, конечно, самой чистой и удобной во всем монастыре, но она скорее походила на темный курятник. На глиняном полу была постлана рогожа из болотных трав, а для особого почета сверху застлали куском старого ковра. Стены были из нетесаного камня: связующий их цемент с течением времени обветрился и вывалился, отчего образовались уродливой формы щели и впадины, служившие убежищем для насекомых и гадов.

Я страшился только скорпионов и змей.

Вместо них из расщелины выползла сероватая ящерица; она, видимо, привыкла к прежнему обитателю кельи и потому не избегала присутствия людей. Сделав несколько кругов по келье, она проползла между мной и Асланом, приподняла остроконечную головку и, убедившись, что это не ее любимец-монах, с недовольством уползла обратно в щель. По келье свободно бегали мыши. В монастыре не держали кошек, да и вообще никаких животных, даже кур, которые уничтожали бы насекомых.

В келье было темно. Два узких окна находились под самым потолком. Свет не достигал пола, такие окна можно встретить лишь в тюрьмах. Но там они умышленно устроены высоко, чтоб заключенные не могли убежать. Каково же их назначение здесь?

— Ты не понимаешь, почему окна так узки и высоко пробиты? Это сделано с целью, чтоб монахи не соблазнялись внешним миром и проводили жизнь в благочестивых духовных размышлениях. Ужасное самоотречение! Люди по доброй воле отказывались от созерцания прекрасного божьего мира, — в особенности здесь, в непосредственной близости чудесного моря, роскошных картин природы!

Все кельи в монастыре, а их было более ста, походили одна на другую. Двери открывались не наружу, откуда возможно было бы что-нибудь увидеть, а в извилистые, наподобие лабиринта, проходы, где даже средь бела дня нужно было ходить со свечой, чтобы не разбить головы. Здесь обитали ушедшие из мира отшельники. Но, как ни странно, многие из них находили могилоподобные кельи слишком удобными и уютными; они покидали их и выкапывали в скалах острова пещеры, где и селились, чтоб не иметь совершенно сношений с людьми. Среди них был и сам игумен, редко показывавшийся братии. О нем рассказывали много чудес.

Сегодня, по случаю нашего приезда, он спустился с горы из своей пещеры.

До приезда в пустынь я предполагал увидеть там чистые светлые комнаты, обращенные к морю залы с прохладными балконами, в кельях — все удобства для занятий, полные священных книг шкафы, стены, украшенные портретами святых отцов, потрудившихся ради веры и родины, — словом, я ожидал увидеть мирную, благовидную жизнь инока, который вдали от мирской суеты окружает себя предметами, пробуждающими возвышенные идеи, облагораживающими сердце, вселяющими человеколюбивые качества, высокие добродетели. Что же я увидел? Пустые, мрачные комнатушки, совершенно без мебели, лишенные света и воздуха. Бумага, чернила и книги были не в обиходе монастырского быта.

На подоконнике отведенной нам кельи лежал запыленный, изъеденный молью псалтырь в деревянном переплете, обтянутом кожей. К какой эпохе относилось издание этой книги? Это был единственный предмет в келье, привлекавший внимание. Ни одного шкафа, очевидно, в тех видах, чтобы лишенные собственности монахи не поддавались искушению дьявола и не обзаводились складочными местами.

— Среди армянского монашества, — сказал Аслан, — иноки, занимавшиеся умственным трудом, изучавшие вопросы христианского вероучения, писавшие свои труды, всегда составляли исключение. И прискорбно, что такие монахи подвергались гонениям со стороны своих же собратьев, считались недостойными членами братства. Вот в каких выражениях заявляет свой протест против религиозного направления своей эпохи Езник [65] , лучший из иноков пятого века: «Наши рты провоняли от постной пищи, наши языки притупились от пения псалмов, а любви и смирения, чего требует господь бог, у нас нет. Монахи не едят мясо, но безжалостно притесняют ближних; не пьют вина, но душу обагряют кровью; ненавидят женатых, а в помыслах творят прелюбодеяния; одевают худшую одежду, но сгорают от алчности. От таких людей следует убегать и не иметь с ними общения…»

— Эти фарисеи и лицемеры, о которых говорит Езник, — продолжал Аслан, — во все времена составляли большинство, они под маской благочестия развивали в себе самые гнусные страсти, Но самым губительным было непритворное соблюдение данного ими обета. Умерщвлять плоть, изнурять тело длительным постом и подвижничеством, чтоб сделать его неспособным к каким-либо влечениям — это не что иное, как своего рода духовное варварство. Ежедневно и ежечасно притуплять свой ум повторением одних и тех же молитв, чувствующее и мыслящее существо превращать в своего рода машину — разве это не умерщвление духа? Все это имело место в наших пyстынях, все это увидим мы и здесь. Подвижничеством они желали убить дурные влечения плоти, духа и сердца. Но когда тело, душа и сердце теряют способность к дурным стремлениям, тем самым они становятся неспособными и к возвышенным порывам. Человеческое существо превращается в живой труп, делается идиотом.