Этот парень рос возле грязного водоема, где тетушка Редхи демонстрировала еженедельное чудо, всегда стоящее того, чтобы понаблюдать со стороны. Меня и сейчас поражает, что отношение старой женщины к сыну даже наполовину не было таким серьезным, как к белью, которое она приводила в порядок. Люди уважали ее за аккуратность и трудолюбие.

В детстве мы развлекались тем, что пытались разглядеть свое белье среди остального, — стоило только прачке расстелить с помощью сына постиранные вещи на стриженую траву у реки.

Тут были и наволочки, окаймленные кружевами, и покрывала с заплатами, и майки, и пестрые детские платьица шестерых дочерей Анногохами (похожие друг на друга, они отличались лишь размерами), а также лифчики и нижние юбки с многочисленными оборочками великой модницы — жены нотариуса, двухцветные (белые сверху и серые внизу) брюки ее супруга и кипа хлопчатобумажных и шелковых носков двух цветов — белых и черных.

Нашим дхоби был Сидхириса. Его семья жила в некотором отдалении от нашего дома. Он трудился возле небольшого, но чистого ручья. Мы так гордились Сидхирисой, что называли его между собой Драгоценным камнем, и не только потому, что он всегда был безупречно одет, но и за удивительную честность. Он никогда не терял белья и не подменял его, что многие его собратья по профессии частенько делали. Он не забывал вернуть какие-нибудь пуговицы, заколки и другие вещицы, то есть все то, что случайно попадало к нему вместе с бельем. Если же какие-то предметы возвращались с обтрепанными краями, мы знали (и не ворчали), что кто-то пользовался им для свадебной церемонии (верхняя одежда) или по случаю похорон (нижнее белье). Подобное использование белья было предусмотрено одним из пунктов нашего с ним соглашения.

Мы отдавали Сидхирису не все белье. Например, отец любил сам приводить в порядок свои рубашки, а я тоже регулярно стирал свою школьную форму. Эта работа не обременяла меня. Затем я тщательно ее гладил, аккуратно складывал и клал под подушку на ночь.

Чтобы хорошо выгладить белье, приходилось приложить немало усилий. Ведь печь, как правило, находится в доме, а ее дверца открывается со двора. Поэтому требовалось большое искусство, чтобы быстро преодолеть это расстояние и при этом не погасить горящие древесные угли. Они должны были помочь разжечь уголь из скорлупы кокосовых орехов, который мог дать достаточно жара только в течение определенного времени. Затем, когда начинаешь двигать утюгом, всегда есть опасность, что угли выпадут и подпалят одежду. Со мной такое случалось не раз.

Но для Сидхириса все это не составляло большого труда, хотя ему приходилось гладить более тяжелым утюгом, рассчитанным на древесный уголь. Он был мастер своего дела. Не прибегая к помощи разных гладильных приспособлений, которыми пользовались другие, он великолепно справлялся даже с воротничками и оборочками, с широкими рукавами и фестонами, то есть со всеми теми хитростями, которые в наши дни специально изобрели модельеры, чтобы как-то удивить любителей модной одежды.

Нельзя было не залюбоваться результатами его труда, когда он выкладывал на столе сложенное в стопки безупречно чистое, благоухающее белье, вполне достойное самих богов. Тут были и салфеточки, и тряпочки для стирания пыли, и покрывала на спинки кресел, и женские сорочки, и ночные рубашки, и подгузники и много-много других сверкающих чистотой предметов.

СЕЛЬСКАЯ ЛАВКА

Магазин в нашей деревне держал мусульманин по имени Сигу Мегдан, с которым вы уже знакомы. Для нас он был Сигу-мудалали — Сигу-лавочник. Такого обращения требовали правила вежливости. Но за глаза все называли его Тхамби, а лавку — Тхамби-ге-каде. Мавры[24] более сообразительны в бизнесе, чем мы, сингалы, и никто не сомневался, что в этой уединенной деревне есть лишь один крупный капиталист, кроме, конечно, нотариуса, — мусульманин Сигу Мегдан.

Это был приятный на вид человек, который легко сходился с людьми и бегло говорил по-сингальски, Правда, у него имелись трудности с произнесением гласного звука «е». Мы старались извлечь максимум из его мусульманского происхождения. Однажды Баба и я пришли в его лавку за дюжиной учебников Сигу подал нам их и сказал:

— Хета[25].

Баба, притворившись, что не понял его, ответил:

— Хорошо, тогда мы заплатим вам завтра!

И, взяв сверток, сделал вид, что уходит. Лавочник удивленно посмотрел на нас, а затем неожиданно расплылся в улыбке:

— Не надо смеяться над моим сингальским, юные: джентльмены. Я ничего не сказал насчет завтра. Эти книги стоят 60 центов.

И он пальцем в воздухе начертил число «60».

Как говорил Баба, который был большим охотником собирать всякие сплетни, лавочник был замешан в нескольких неблаговидных делах, но мы твердо знали о нем лишь одно — то, что он дает взаймы деньги под большие проценты. Так он приобрел небольшой земельный участок в горах, спекулировал драгоценностями, играл роль домашнего ангела, окружая жену всевозможным комфортом, и раз в году увозил к ее родственникам в Хамбантоту рожать.

Польза от Сигу Мегдана была вне всякого сомнения. Его лавка была единственной в Синадхае, если не считать еще одной, представлявшей собой, по сути, киоск, в котором ничего, кроме чая, не купишь. Он снабжал нас всеми товарами, в которых нуждались жители деревни и ради которых они были бы вынуждены в противном случае отправляться в дальнюю поездку на лодке — в Амбаватху. Этими предметами первой необходимости были рис и сахар, стручковый перец, тамаринд, свечи, нитки и ткани, а также различные безделушки, сладости и хорошего качества сушеная рыба для приправы. Многие годы я думал, что его зовут Сигу-мудалали из-за того, что он продает саго!