Еще большая опасность исходила от присутствия на Аллее Михаила Якушкина. В прошлом году вся школа выдохнула с большим облегчением, когда этому семнадцатилетнему, рослому парню вручили свидетельство об окончании восьми классов и отправили в свободное плавание. В седьмом Мишка сидел три года, что ни знаний, ни прилежания ему не прибавило. От безжалостных кулаков переростка в школьных туалетах пострадало много примерных учеников. Получив свидетельство и свободу, Якушкин, однако, не спешил расстаться с прежде ненавистной школой. Нигде не работая в ожидании осеннего призыва в армию, он продолжал гулять по Борщевску и регулярно захаживал в школьные коридоры. С учителями теперь вежливо здоровался, с бывшими одноклассниками всех своих классов вел себя дружелюбно. С комсомолками, впрочем, позволял себе физиологические шуточки, от которых весело смеялся только сам. Любимое развлечение крупного парня со стороны выглядело вполне невинно. Прогуливающейся походкой здоровяк Мишель подходил к стоящей в коридоре у стенки группе девочек или к одинокой старшекласснице. Повернувшись к девушке спиной, прислонялся к симпатичной, длинноногой комсомолке вплотную и двигался дальше. Что делали при этом его большие, шаловливые ручонки, спрятанные между двумя телами, не видел никто. Зато все хорошо слышали, как громко взвизгивала, отчаянно вскрикивала или негромко ойкала – в зависимости от темперамента – очередная избранница непрошенной «ласки». Некоторые боевые девчонки пытались достать нахала кулаком, на что шутник-«гинеколог», увернувшись, лишь жизнерадостно гоготал.

– Эй, Гриб! Чего заторчал? – весело и громко окликнул Бородин. Виталька и не подозревал, что у его бесцветного одноклассника голос может звучать так звучно.

– Топай ближе, Гриб, не съедим, – приветливо пригласил басом Якушкин.

Виталий стоял, не шелохнувшись. Как в замедленной киносъемке он наблюдал за действиями лохматого, рыжего мальчишки в грязных кедах. Мелкий пятиклассник, по имени Валерка, по кличке Валет, которого Виталька хорошо помнил по школьным коридорам, высунув кончик розового языка, старательно царапал что-то осколком стекла на темном костюме Феоктистова. Разные глупые надписи на портретах космонавтов появлялись регулярно. Художник Сидорин каждый раз замазывал их подходящим колером, но автографы или хулиганские словечки неизвестных негодяев возникали, к бурному негодованию посетителей сада, вновь и вновь. Виталька искренне недоумевал: каким же надо быть черствым, тупым подонком, чтобы пачкать портреты первых космонавтов. Лучших людей, если не всей планеты, то уж его великой Родины – точно! И не раз придумывал про себя суровые кары, подходящие для неизвестных мерзавцев. Пачкуны оказались знакомыми…

– Не порти пейзаж, Гриб, – чуть жестче посоветовал Якушкин. – Двигай к нам по-рыхлому или шуруй отсюда.

Вот такой предлагался выбор. Жил, не тужил все свои тринадцать лет Виталий Грибов. Все у него получалось легко и красиво. Дома любили, в школе ценили. Одна за другой ложились в папку почетные грамоты за отличную учебу, примерное поведение, спортивные достижения, активное участие… Все катилось само собой. Шестой класс заканчивался на круглые пятерки, впереди – три счастливых летних месяца, в кармане – семь слов ошарашивающего счастья… И тут предлагается веселенький выбор: подлость или трусость. Принять участие – подлость, уйти – трусость. Третьего не дано…

«К нам или шуруй отсюда». Камарилья ждала ответа. Виталька посмотрел вокруг. В этот знойный, послеобеденный час на аллеях ни души. «Уйти и никто не узнает», – мелькнула удобная мыслишка, Виталька тут же придавил ее, как таракана.

Опустив портфель на газон около Аллеи, он шагнул к враждебной стенке, выстроившейся перед Феоктистовым и Комаровым. Озадаченные его долгим молчанием подмастерья Яка и Брода смотрели на знакомого «ботаника» – выжидающе и напряженно. Слишком долго почему-то Гриб не двигался с места. И плывет в их сторону с какой-то застывшей мордой. Смывался бы, дурак, пока Як разрешал…

Тройка «рядовых» и «лейтенант» Брод переводили взгляды с приближающейся тощей фигуры на «полковника», ожидая команды. Однако главарь не спешил. Растягивая в ухмылке длинные, тонкие губы, Якушкин глядел на гостя неподвижным, немигающим взглядом и почему-то молчал. Виталька поравнялся со стенкой, прошел сквозь нее между Бородиным и рыжим писарем со стеклышком в руках, остановился, почти упершись в портрет Феоктистова, погладил рукой свежие царапины, повернулся на негнущихся ногах.

Ослепительно сияло из глубины бездонного неба горячее, забайкальское солнце. Густой, пьянящий аромат цветущей черемухи и зеленеющих акаций вдруг ударил в голову, затуманил сознание, придал происходящему призрачный, ирреальный характер. Виталька почувствовал, что в следующее мгновенье мир вполне может исчезнуть. Он терял сознание и раньше. Пару лет назад на катке какой-то верзила на длинных, беговых коньках сбил его – совсем тогда мелкого четвероклассника – и полетел дальше. А Виталька вдруг перестал слышать музыку, смех, скрежет разрезаемого льда… Очнулся уже в раздевалке, куда верзила, остановившись через круг, принес его на руках… Как противно и сейчас закружилась голова… Только бы не упасть. Стоять!.. Ноги чуть шире… вот так.

– Чо скажешь, Гриб? – нарушил молчание Бородин. Но ответил Виталька не ему.

– Ты знаешь … кого … царапал? – обратился незваный гость к рыжему Валерке. Слова давались с трудом, но, делая вдох и выдох после каждого, он справился.

– Кто царапал?.. чо знаешь-то… тебе-то чо… пошел ты! – сначала растерянно, потом зло застрочил «рядовой», бегая глазками с Витальки на Яка. «Полковник» не реагировал.

– Это же Феоктистов! Константин Феоктистов, космонавт и ученый! – натянутой струной зазвенел Виталька. – Он пацаном на войну убежал, таким, как ты, Валет, воевал с фашистами. Немцы его схватили вместе со взрослыми бойцами, заставили копать траншею, поставили всех на краю и расстреляли. Только Костя живым остался, раньше выстрела в яму прыгнул. Или кто-то из наших его успел столкнуть за секунду до пули. Ночью Костя выбрался из братской могилы и к партизанам добрался. После войны выучился, ученым стал, в конструкторском бюро самого Королева работал, и Сергей Павлович направил его в космонавты. Главный конструктор и врачей посылал, и ученых, чтобы лучше полеты готовить.

Рыжему Валерке стало явно не по себе, и он растерянно хлопал густыми ресницами. Живинка интереса смягчила выражение Якушкина. У Витальки малость отлегло внутри, но тут опять встрял Бородин.

– Ты нам мозги не пудри, Гриб. Настоящие космонавты в Москве живут, их никто не трогает. А это просто мазня Васьки Сидора.

Он подошел и что-то зашептал на ухо Яку. Главарь чуть помедлил, потом веско произнес:

– Годится, Брод. Сейчас поглядим, Гриб, какой ты защитничек. Проверим на вшивость. Валет, дай ему стекло.

Рыжий писаришка с послушностью робота шагнул к Витальке, протянул острый осколок, но его кулачок повис в воздухе.

– Картину гонишь, гнида!

Подскочивший Бородин ударил Витальку по лицу, но не сильно, больше для острастки. Затем Брод забрал у Валета осколок и со злым шипением: «Держи лучше, ботаник!» – насильно вложи острое стеклышко в ладонь ненавистного одноклассника и крепко сжал её в кулак двумя своими жилистыми, сильными лапами. Алая капелька выкатилась из сцепленных рук и упала на желтый песок Аллеи. Одна, другая… Виталька не чувствовал боли. Бородин цепко взял «ботаника» за локоть, повел вдоль портретов.