…лестница.

Каменные грубые ступени.

Пламя на стенах. Рисунки. Тельма могла бы проникнуть глубже, и тогда поняла бы их значение. Искушение велико. К чему слушать рассказ, если можно увидеть все самой? Но она все-таки держалась на грани чужой памяти.

— … их не так много уцелело… дед, пока вел, рассказывал, что до войны народ масеуалле хранили две дюжины богов, а еще дюжина служила им. Но слабые первыми пали в той войне, а сильные лишились сил, ибо отступники отказали им в праве на кровь, священном праве, на котором держалась Земля Белых цапель. Они принимали чужую веру, уходили под чужую руку сотнями и тысячами, сотнями тысяч, говоря, что устали дарить богам жизни родных и близких, забыв, что нет чести выше…

…здесь не слышно было барабанов.

И ничего не было, кроме камня и воды, кроме зала, слишком большого, чтобы факел в руках старика мог осветить его. Но факел опустился, коснувшись каменного желоба, и в нем вспыхнуло пламя, растеклось рекою, окружило зал.

— И потому боги вынуждены были оставить своих детей. Они скрылись в Бездне, а враги запечатали выход, надеясь тем самым лишить их сил…

…в школе эту историю рассказывают совсем иначе.

— Однако пусть врата и заперты, но не настолько, чтобы разорвалась связь. Некогда боги сотворили благословенную землю из плоти своей, наполнили ее кровью, а из костей вырезали тех, кого вы зовете масеуалле…

За чертою пламени скрывались демоны.

И лики их были уродливы, но Тельма нашла в себе силы заглянуть.

— Мы помним о том, что едины, что пока живы боги, жив и мир. И потому масеуалле кормят богов своей кровью.

Черная женщина с кривыми руками и огромным животом, из складок которого выглядывают летучие мыши. В пустые глазницы ее вставлены синие камни поразительной чистоты, и потому взгляд богини кажется живым.

— Идущая-в-Ночи. Она дает силу женщинам и лишает сил мужчин, если те забывают, что и мир вышел из женского лона…

Уродливый горбун с рогатой головою… и белокрылый змей, в пасти которого лежит окаменевший младенец… их осталось шестеро, Демонов Бездны, некогда владевших благословенным краем. И перед каждым старик останавливался.

Он кланялся.

И касался рассеченною рукой алтарного камня. Всего-то несколько капель крови, не жертва, но лишь приветствие.

Кровь уходила в камень.

Боги оживали.

Они смотрели на Тельму, именно на нее, призраком проникшей в чужую память, пусть и случилось это с дозволения Кохэна. И в глазах давно ушедших богов ей виделось… любопытство?

— Мою сестру избрала Та-что-осталась-без-Имени, — Кохэн теперь шептал. Оно и верно, как иначе? Разве в месте, где еще обретают боги, говорят в полный голос? — И дед был счастлив. Он был бы вдвое счастливей, если бы и меня удостоили высшей милости. Но… случилось так, что боги не взглянули на дрожащего мальчишку, который думал вовсе не о чести, а лишь о том, что желает жить. Мне столько лет внушали, что однажды я взойду на вершину пирамиды, возлягу на алтарь. А я боялся, девочка… я не желал этого, как желала моя сестра, но дрожал от одной мысли, что однажды мне вскроют живот и вытащат сердце, что швырнут его на золотое блюдо, а затем сожгут… я едва держался на ногах… а вот моя сестра… она светилась от счастья…

Девочка, тонкая и хрупкая, только вошедшая в пору своего девичества. Смуглая ее кожа, расписанная узорами, была лучшим одеянием для нежной ее красоты…

— На следующий день ее омыли в семи водах. И вновь расписали кожу, уже другими узорами. Это не просто рисунок, Тельма, а рассказ. О ее жизни, о нашей матери, отце. О бабке и деде… о всех тех, кто был прежде. И только мне не было места на ее коже. Нет, мне позволили смотреть, но… тогда я понял, что все равно обречен. Кому в Атцлане нужен тот, от кого отвернулись боги? Тогда-то, кажется, я и решил бежать…

И заговорили барабаны.

Зло.

Осуждая труса.

Никчемное создание, с душою бледной, краденой будто, ибо у настоящего масеуалле она смугла и бесстрашна. Но пока существу, чья участь еще не была решена, однако вне сомнений незавидна, дозволено было присутствовать на празднестве.

И вновь весь Атцлан собрался у подножия пирамиды.

Женщины разрисовали лица охрой, а мужчины резали плечи и живот, добровольно отдавая кровь, чтобы путь в небеса той, которая вновь напоит силой остывающее тело города, был легок.

Она же всходила по ступеням легко.

И рубиновый венец на челе ее полыхал огненною короной.

…даже ущербность ее не бросалась в глаза.

— Она поцеловала меня на прощанье. И сказала, что нечего бояться. Что смерть — это просто мгновенье. Зато дальше мы будем жить вечно. Она и вправду в это верила, — Кохэн облизал пересохшие губы. — Я же… я солгал ей, что если так, то скоро мы увидимся… но уже тогда решил бежать. Правда, я не знал, как это сделать.

Он не позволил увидеть смерть.