— Вот ублюдок, — то ли разозлился, то ли восхитился автоматчик, и автомат убрал. Из-под короткого плаща появился клинок. — Ну что, твареныш? Тебя ведь предупреждали…

Он подошел.

Медленно.

И Тельма вырисовала каждый его шаг.

Стекло, которое хрустело под ногами, впиваясь в толстую подошву ботинок. По ходу она отметила, что ботинки эти — поношенные, потертые, но еще крепкие.

Штанины коротковаты.

Мокры.

Значит, шел дождь. Капли воды стекали с короткого мятого плаща. А вот лица было не разглядеть. Тельма пытается зацепить хоть что-то…

…рассеиватель прихватили. Подготовились…

…и те двое, которые спокойно ждали в углу…

— Предупреждали, а ты не послушал. Думаешь, самый умный? — автоматчик присел рядом с полумертвым квартероном и, вцепившись в волосы, потянул, заставляя того запрокинуть голову. — Все вы тут думаете, что самые умные…

Он щелкнул квартерона по носу.

А потом отпустил.

Привстал.

И размахнувшись, опустил клинок на шею.

— Твою ж… крепкий… — клинок вошел до половины, и пришлось бить снова, что автоматчика не обрадовало. Больше он ничего не говорил, но высвободил клинок, размахнулся и ударил снова.

И снова.

И бил, пока голова не покатилась к столу.

— Вот так…

Клинок автоматчик вытер о розовое платье мертвой блондинки. А потом подхватил голову и махнул рукой:

— Уходим. Догги скоро явятся…

Уходили они и вправду узким коридором.

И уже там, снаружи, Тельма с немалым облегчением отпустила размытые тени. Они просто шагнули в дождь, чтобы исчезнуть.

А дождь.

Дождь — это хорошо… и даже замечательно… она вытянула руки, радуясь возвращению. И холодная вода больше не доставляла неудобств.

Затекает в рукава?

И плащ остался в баре? Пускай… главное, смыть этот запах… в душ бы, но что-то подсказывало, что в ближайшие часы душ Тельме не грозит.

Мэйнфорд стоял.

Курил.

Курил он на редкость вонючие сигары, но сейчас Тельма радовалась и этой вони, и даже подумала, что если попросить одну, он не откажет. Поделится. Нет, она сама не курит, но иногда вот. Лучше сигары, чем духи.

— Вы как? — первым заговорил Мэйнфорд. Он стоял, прислонившись к стене, которая выглядела не настолько чистой, чтобы к ней и вправду стоило прислоняться.

— Жить буду.

Собственный голос был сиплым.

Помолчал.

Покосился. Вздохнул:

— Блевать хочешь?

— Спасибо. Воздержусь…

— Смотри… если вдруг, то отвернуться могу…

Какая внезапная щепетильность. Почти умиляет. И Тельма, тряхнув головой, оборвала эту ненужную нить ненужной же заботы:

— Записали? — спросила она.

— Записал, — он выпустил кольцо дыма. — С лицами…

— Рассеиватели.

— Ясно.

А пепел, отломив, бросил в лужу.

— У тебя неплохо вышло…

Мило. Почти комплимент. И Тельма кивнула: неплохо, так неплохо… ему видней. Она молчала. И он молчал. Курил. И стоило бы вернуться, но сама мысль, что снова придется спускаться в подвал, вызывала тошноту. Но и плащ бросать… другого у Тельмы нет. И при нынешней ее зарплате не скоро появится. Стоит поискать подработку. Те же цверги намекали… один-два заказа…

Хотя бы для того, чтобы одежду приличную прикупить.

Но об одежде не думалось, вообще ни о чем, кроме… певички, почти разрезанной пополам… и той девочке с алмазами… их ведь не тронули, хотя ожерелье стоило тысяч двадцать… по нынешним временам и того больше.

И бумажник у квартерона был солидный.

Касса опять же.

— Кто это был? — молчать и дальше стало невыносимо.

…если попросить Мэйнфорда, он спустится за плащом. Но лучше уж самой, рискуя вляпаться в остаточное воспоминание. Воспоминание Тельма как-нибудь да переживет.

— Кто именно?

— Все.

— Веселый Билли…

— Квартерон?

— Заметили?

— Старшая кровь иначе воспринимается… это как… как в кровать крошек насыпать, — Тельма сама не знала, зачем ему объясняет. Никому и никогда не было интересно, что чувствует чтец.

— Понятно… да, квартерон… бабка из альвов… отрезанная ветвь… когда-то ушла из дому по большой любви, но… печальная история, — он посмотрел на сигару. — Не мешает?

— Что? А… нет…

— Старик наш не любил, когда курили. Мятные леденцы будешь?

— Буду.

Сладкого хотелось. А леденцы… Тельма еще вчера собиралась прикупить коробочку, но забыла как-то.

— Вельма очень расстроилась, когда внука убили… и от ее расстройства нам одна головная боль…

Вельма… бабка… отрезанная ветвь… вряд ли она стара, альвы живут куда дольше людей, даже малефиков.