– Не знаю! – Карнаухов нервно тёр салфеткой внезапно вспотевшие ладони. – Не знаю! Что-то не так! Я засёк по часам. Говорили десять минут. Десять! И все, что он хотел, он от нас получил. Как факир! По щелчку пальцев. Или гипнотизёр! Так разве бывает?

– А что такого? – Селезнёв, смакуя виски, снова отхлебнул из стакана. – Максимыч – опытный переговорщик. А у тебя это, как её… парадигма! Нет! Паранойя!

Карнаухов плеснул себе виски, выпил залпом, на мгновение задержал дыхание и коротко выдохнул. От выпитого его передёрнуло. Глядя куда-то в сторону, сказал:

– А вот акционеры возьмут и не проголосуют за него. Тогда что?

Негромко звякнул стакан о бутылку – это Селезнёв осторожно отставил недопитый виски и тяжело посмотрел на Сергея Федоровича. Его мутный взгляд мгновенно прояснился и сосредоточился на носу Карнаухова, потом, словно потеряв фокус, замутнел снова. Он похлопал ладонью по диванной подушке:

– Ну-ка сядь! Слушай внимательно. У меня в отделении на марше у двух бойцов развалились берцы. Подошва оказалась бракованная. А берцы новенькие, только со склада. Главное, задачу мы выполнили! Возвращались. И уходить нужно быстро! Ты настоящую пустыню видел? Не пляж на Бали, а пустыню. Камни! Парни замотали подошвы скотчем и бежали. Ноги в кровь, а бежали! Потому как скорость! Иначе накроют. Максимыч тогда нашим ротным был, тащил их вместе с парнями…

Своих не бросаем! Всё равно накрыли! Двух потеряли и один трехсотый. Все из-за берцев!

– Вы это к чему? – едва улавливая смысл рассказа, спросил Карнаухов.

– Не перебивай! – рявкнул Селезнёв. Лицо его налилось кровью, и сам он был все ещё там, в североафриканской пустыне. – Максимыч после командировки зашел в управление материального обеспечения и показал берцы. Как были, в крови, с обрывками скотча, так и бросил какому-то майору на стол. Тут выходит нелепый мудак с большими звездами и давай на него орать.

Селезнёв замолчал, допил остатки своего ирландского. Карнаухов опасливо молчал.

– Разное потом болтали, – недобро глядя куда-то в прошлое, сказал Селезнёв, – но одно все знают точно. – Он сделал ударение на «все». – Этот майор за откат законтрактовал хренову тучу таких берцев.

Селезнёв потряс бутылку, проверяя содержимое.

– А вот то, что он не сам из окна выпал, то брехня. И будто Максимыч при этом был, тоже брехня.

Неприятная дрожь снова пробежала по телу Карнаухова, и ладони, похолодев, вспотели. Селезнёв смотрел на него осмысленно и трезво. Неизвестно откуда в мозгу Карнаухова всплыла фраза: «Черный зрачок пистолета», – изапрыгала в голове в унисон с сотрясающим его ознобом. Выпуклые, навыкате глаза Селезнёва неподвижно смотрели прямо ему в лоб.

– Даже не думай! Я скорей тебя выкину из Совета, чем кину Уварова. Не потому, что я такой благородный. Он ничего не прощает. Ты понял?

Уваров, сидя на заднем сидении автомобиля, мыслями снова вернулся к прошедшему разговору. Он был уверен, что эти двое заглотили наживку. Даже если у них возникли какие-то подозрения и они будут осторожничать с ним, то главное, на что подписались, включившись в борьбу, они сделают: задействуют свой ресурс в администрации президента, и этот ресурс обязательно проявится. Именно в этом состояла цель «многоходовки» – выяснить, кто стоит за группой военных, с которыми связан Селезнёв, и кто постоянно ставит палки в колеса людям, которые к нему обратились. Значит, отдел местного самоуправления. Потребуется общая информация об отделе и детальная по людям. Это первое. Попутно, и это второй приоритет, – структура, с которой отдел работает, Совет при Президенте. Там люди публичные, и вряд ли кто-то из них станет жертвовать своим положением ради чьего-то выдвиженца, но всё же. Необходимо проверить.

Они опять стояли в пробке, и в груди Уварова привычно заныло. Он чувствовал, как сочится время, укорачивая срок, ему отмерянный.

Водитель – Уваров припомнил, что его зовут Никита, – последние минут десять наблюдал за ним через зеркало заднего вида, принял обычное выражение лица шефа за недовольство от пробок и, вероятно, поэтому спросил:

– Павел Максимович, может, включим «мигалку»?

Уваров через зеркало встретился с ним взглядами. Водитель быстро отвел глаза и вжал голову в плечи. Дальше они ехали молча.

«Что это за порода такая? – с досадой подумал Уваров, отвлекаясь от прошедшей встречи. – Персональные водители! Дворовые люди! Дворня, только на современный лад. Этому Никите лет сорок. Сытная, безбедная жизнь. Немного подобострастия, немного унижения, много подчинения и иллюзия значимости. Жизнь обеспечена на годы вперед. Впрочем, такова природа общества. Не многие подчиняют своей воле других. Остальные лишь подчиняются. Это нормально! – Уваров с ненавистью посмотрел на стоящие в пробках машины. Он злился и по-стариковски вымещал свою бессильную злобу – ругал действительность, которая перестала его радовать. – Люди элементарно перестали чего-то хотеть! – продолжал он мысленно брюзжать. – Какое – то сборище импотентов! Где, где пассионарии? Сплошная «дворня», ступить негде – одна «челядь»! Сытость в обмен на подчинение! Сытая подчиненность! Воля, личность стали атавизмом, умерли за невостребованностью. Мегаполисы, клонирующие рабов, – вот где вселенское зло! Именно город с его сытостью, комфортом, бессмысленностью развращает и убивает личность. Страшно подумать, что эта «дворня» будет делать, если придется воевать!»

А воевать придется. Он это точно знал. Павел Максимович непроизвольно сжал кулаки.

«Жить стоит только тем, за что стоит умереть». Слова, которые сегодняшней «дворне» будут непонятны и пугающи. Он прочел их у Ивана Ильина, и они запали в душу, расставляя всё по своим местам, придавая смыл его прошлым и настоящим поступкам, объясняя, что тяготило его все эти годы, – вина за войну, в которой он участвовал, воюя сам или посылая других убивать. И эти слова, как ни странно, открывали ему путь к искуплению.