– Пап, я люблю тебя, – сказала она.

Завадский встал, чтобы обнять дочь, но мелькнувшее на телеэкране выхватило что-то из недр памяти.

Он посмотрел на экран и увидел крупный титр: «ХОЛОДОМ ДЕВЯНОСТЫХ ПОВЕЯЛО НА УРАЛЕ».

Завадский взял с кровати пульт, прибавил громкости. На экране показывали московский аэропорт Внуково, людей в полицейской форме.

Голос ведущей вещал с истеричным пафосом:

– Сегодня в Россию из Испании экстрадирован главарь самой кровавой на Урале банды девяностых Александр Богомолов…

Завадский почувствовал, что холодом веет не только на Урале, но и у него в груди.

– Лидер Северской ОПГ, отбывавший в Испании срок за незаконное хранение оружия и наркотиков, в России обвиняется в десятках убийств, в том числе сотрудников милиции и прокуратуры, а также разбоях, вымогательствах, и целого ряда других тяжких преступлений. В аэропорту Внуково приняты повышенные меры безопасности.

На экране показался высокий мужчина в наручниках, сопровождаемый шестью омоновцами в балаклавах. Уже в возрасте, но еще крепкий, сбитый и опасный. Камера медленно приближалась к нему. Он смотрел в пол, но неожиданно поднял лицо, и каким-то звериным движением ударил своей длинной ногой по этой камере. Это было так неожиданно и страшно, что помимо возгласов, в дернувшемся кадре и завертевшейся картинке Завадский успел увидеть испуганные лица вокруг и какие-то суетливые движения омоновцев. Следующий кадр показал произошедшее, снятое на другую камеру. Крупный мужчина создавал вокруг себя суету. Вторая камера предусмотрительно снимала его поодаль несмотря на то, что его теперь держали сразу восемь рук. Завадский, не мигая, словно загипнотизированный смотрел на экран, жадно вглядывался в эти линии, ракурсы, движения. Это было поразительно. В последний момент перед тем, как сменился кадр, главарь Северской ОПГ посмотрел прямо на него, и Завадский узнал эти глаза. Такие же небесно-синие глаза он каждый день видел в зеркале.

Монотонный голос судьи убаюкивал. Минул третий час заседания. Поначалу Завадский всего пугался – большого количества людей, вошедшую через отдельный вход женщину в черном балахоне с белыми подшивками, конвоира, похожего на двухметровый знак вопроса, и конечно клетки у стены. До нее было рукой подать и ему все хотелось потрогать руками прутья. Когда его усадили за обычный похожий на парту стол по соседству со «скользким» адвокатом, Завадский немного расслабился. Он пытался вникать в происходящее, но адвокат шепнул ему, что все закончится быстро, ему надо только признать вину и вести себя хорошо, ему назначат штраф около ста тысяч и после обеда они пойдут по домам. Усталость – следствие бессонных ночей и нервного перенапряжения давала о себе знать. В какой-то момент Завадский перестал различать говорящих – так одинаково монотонны были речи и такая откровенная скука к происходящему в лицах обвинителя и судьи, что не было сомнения – для них это рутина похуже лекции по охране труда. Под этот бубнящий гул Завадский стал клевать носом, как студент после бессонной ночи, понимая, однако, что это совсем неприлично он периодически заставлял себя вслушиваться, но нить смыслов неизменно терялась на каком-нибудь четвертом или пятом деепричастном обороте бесконечной юридической канцелярщины. Он понял только, что во всем виноват Лопатин и по какой-то причине его дело выделено в отдельное производство.

– … так, судом установлено, что Завадский Филипп Андреевич, являясь…. незаконные действия в пользу взяткодателя, а также за обещанное… с целью получения незаконной материальной выгоды и покровительство…

Завадский понял, что спит, только когда увидел, что на трибуне с гербом сидит, свесив ноги какой-то сильно сутулый носатый старик, в черном плаще, похожий на ворону, и укоризненно смотрит на Завадского.

– Э, брат, да ты совсем никчемный…

Завадский хотел было сказать, что это возмутительно, но проснулся и увидел, что женщина в мантии покидает зал суда через свою отдельную дверь, напоминавшую вход в какую-то каморку.

– Перерыв, – выдохнул кто-то.

Завадский посмотрел на адвоката, тот что-то быстро писал в кожаном блокноте, одновременно заглядывая в папку, на которой было начертано «Батыршин/Корнеев».

– Вы и другими делами успеваете заниматься? – спросил Завадский в надежде задеть адвоката.

Тот даже не поморщился, но серебристо-матовый «Монблан» в его руке зашуршал быстрее.

– Долго еще? – Завадский флегматично поглядел на удаляющихся из зала секретаря и обвинителя. Только «знак вопроса» продолжал переминаться у стены.

– После перерыва приговор объявят и все, по домам. – Сказал адвокат, захлопнув папку.

Завадский ощутил давление на мочевой пузырь.

– А в туалет успею сбегать?

Адвокат молча посмотрел на него поверх очков, забавно съехавших на кончик носа.

– Или лучше не стоит? А то опоздаю, как в школе, обидятся еще…

– Успеете, – произнес адвокат после небольшой паузы, – но не задерживайтесь, а то еще неуважения к суду нам не хватало…

Завадский вышел из зала, поражаясь обилию людей в коридоре. Большая часть из них размещалась в противоположном крыле. Они сидели на скамьях и стояли плотно у стен, как в какой-нибудь советской поликлинике, некоторые в руках держали профессиональные фотоаппараты. В воздухе стоял спертый запах пота и тихий напряженный гомон, как у дверей аудитории, где принимают экзамен. Впрочем, тут поводов поволноваться было больше.

Туалет на втором этаже оказался ожидаемо переполнен. Завадский постоял немного в очереди, узнав из разговоров, что причина всего этого столпотворения – громкий судебный процесс над бандой черных риэлторов, проходящий в главном зале и решил поискать удачи на других этажах. На первом ему повезло – в туалете оказался всего лишь один крепкий черноволосый мужчина перед умывальником.

Завадский встал рядом, без особой надежды надавил на кнопку диспенсера, из носика вышел только воздух. Он хотел было попросить мужчину подвинуться, чтобы нацедить мыло из дозатора с его стороны, но увидев, что тот моет под краном нож, передумал и стал просто тереть руки под холодной водой.

– Однажды люди построят такой корабль. – Произнес мужчина, с улыбкой поглядев на отражение Завадского в зеркале. – И назовут его «Восток-один».

Завадский почувствовал себя неуютно. Он стряхнул воду с рук и направился к писсуарам, флегматично сетуя на привычную невезучесть: не очередь, так болтливый невменяемый.

– Вы хорошо знаете лес? – раздалось за спиной.

Завадский обернулся. Мужчина вытирал нож бумажной салфеткой. Лицо у него было располагающим, с необычными большими глазами, которые, правда выглядели немного безжизненными, будто их обладатель был слепым, пытающимся изображать зрячего.