Марта вспомнила утренний разговор, именно поэтому она вздрогнула и порезалась. Ее отец никогда не обращался с ней подобным образом. Какое право он имел так говорить? Он оскорбил не только ее, но и, прежде всего, священную книгу; а Мартин, который промолчал, который и пальцем не пошевелил, чтобы защитить жену, казалось, даже получал удовольствие от ее унижения. Мир определенно теряет свою религиозную совесть. Марта уже заметила это, когда ходила на мессу. Людей на службе становилось все меньше и меньше. Голос пастора эхом отдавался во все увеличивающейся пустоте, и от этой пустоты сосало под ложечкой. Никто не понимал ее, ни дома, ни где-либо еще. Была ли в этом ее вина? Должна ли она расплачиваться за свои ошибки? Четырех апостолов, явленных в мир, было недостаточно, чтобы освятить ее дурную кровь, уберечь ее от дьявольского присутствия паука, который постоянно увеличивал свое царство, как будто вся вода, которую сдерживала плотина, несла свет неверный, противный истинной вере. Именно он, этот паук, и Джойс, ее помощник, были настоящими виновниками, демонами. Раньше все было по-другому, долгожданный свет шел с неба, а не от воды. Что могла сделать Марта? Только руководить семьей, только объединять домочадцев, помня о пути Господа всемогущего.

Марта посмотрела на порез, который уже стал затягиваться. Она взяла картофелину из корзины и подержала ее на ладони. Пальцы женщины были похожи на переплетающиеся корни. Она начала чистить клубень сверху вниз, механически поворачивая, не думая о ранке, на которую попадал крахмал. Затем бросила картофелину в таз с водой и взяла другую, стала чистить все быстрее и быстрее. В голове у нее горел огонь, она распалила его, чтобы сжечь богохульства, которые услышала, а также и собственный стыд за то, что не смогла достойно ответить.

Хлопнула дверь. Марта повернула голову, но глаза не подняла. Она увидела большие ботинки, комочки земли, которые отваливались от подошв, вылепленные, как маленькие темные разрозненные кирпичики, и волочащиеся по полу штанины.

Мартин сел за стол. Он сложил руки на груди, затем засунул ладони под комбинезон. Его руки выглядели так, словно внезапно усохли. Марта наконец подняла на него глаза.

— Почему ты ничего не сказал сегодня утром?

— Это твой отец, ваши личные дела.

— С каких это пор мои дела перестали быть твоими?

Мартин высунул руки и положил ладони на стол, как инструменты, которые достали для какой-то определенной цели.

— С довольно давних пор, уже и не вспомнить, и мне кажется, что ты виновата в этом не меньше, чем я.

Марта взяла еще одну картофелину.

— Ты хочешь сказать, может быть, не виновата, а виновна?

— Чувство вины — такой роскоши мы себе позволить не можем.

— А Матье, как ты думаешь, он виновен в чем-то серьезном?

— Разве наш сын может в кого-то выстрелить?

Марта не ответила, неподвижно держа картофель в одной руке и нож в другой.

— Мы уже давно не разговаривали ни о чем серьезном, — добавил Мартин.

Марта на мгновение подумала, что Мартин имеет в виду сына.

— Попробуй поговорить с ним об этом, — сказала она.

— Что это изменит?

— Мы должны следить за тем, что происходит в нашей семье.

Мартин сжал кулаки.

— Ты видишь, во что превратилась наша семья?

— Ты всегда был с сыновьями близок, как день и ночь.

— Почему ты никогда не говоришь о дочери?

— В этом нет необходимости.

— Жаль, что меня не было рядом, когда ты ее выгнала.

— И что бы ты сделал?

Мартин смотрел на жену, как смотрел бы на воду, текущую у берега, пытаясь разглядеть дно, но ничего не мог разобрать. Он достал пачку сигарет, продолжая наблюдать за Мартой, которая снова взялась за картофель. Мартин знал, что она не любит, когда он курит в доме. Он взял сигарету, зажег ее, сделал длинную затяжку, затем выдохнул густую струйку дыма в сторону жены. Рукой, в которой держала нож, Марта с отвращением помахала перед собой.

— Знаешь что, Марта, я думаю, твой отец прав.

Мартин больше ничего не добавил. Он встал, тяжелым шагом подошел к двери и на мгновение замешкался, прежде чем переступить порог.

Марта положила каждому по жареному яйцу и белую фасоль. Затем налила кофе — сначала им, потом себе. Сев за стол, положила кусочек сахара в ложку, наполовину погрузила ее в кофе, посмотрела, как сахар тает и коричневеет. Она помешивала кофе, скребя ложкой по краям чашки, а когда закончила, посмотрела на мужчин; те ели молча, макая большие куски хлеба в жидкий яичный желток. Ее взгляд упал на Мартина. За дымом, поднимавшимся от чашки, она разглядела его глаза — два умирающих язычка пламени. Он первым встал со стула и подошел к Матье.

— Пойдем пройдемся?

Матье с удивлением посмотрел на отца.

— Мы с Марком уходим.

— Сделаешь исключение.

— Нам не совсем по пути.

— Ничего страшного.

Матье взглянул на Марка.

— Хорошо! — сказал он.

Марта смотрела, как отец и сын уходят, она ничего не имела против.

Чуть позже они уже шли бок о бок по дороге, каждый нес жестяную корзинку, и их тени вдалеке соприкасались.

— Мы с тобой редко разговариваем, — сказал Мартин.

Матье остановился, сделал шаг в сторону, и его тень отделилась от тени отца.