В действительности же, статья Сталина «Письмо товарищам–колхозникам» и комментарии к ней советской печати уже никакой популярностью не пользовались. Все крестьяне теперь поняли жестокий цинизм большевистской власти и коварное лицемерие коммунистической пропаганды.

1930–34 годы были годами голода в колхозе Болотное и в других орловских деревнях.

Сначала это был искусственный голод, созданный советской властью для единоличников, покинувших колхоз. Этим искусственным голодом власть загоняла и загнала крестьян опять в колхоз.

Но потом крестьянам, вернувшимся в колхоз, начальство выдало из складов скудный паёк на каждую живую душу: рожь, картофель, овощи. Это — продукты, которые власть раньше отобрала у этих же крестьян, когда они, выйдя из колхоза, не желали возвращаться туда…

Когда же все крестьяне вынуждены были вернуться в колхоз, эти продукты были быстро израсходованы.

А новых продуктов в колхозе производилось очень мало. В 1930 году три четверти ярового поля пустовало, в следующем году — три четверти озимого поля. Обработка земли и сбор урожая производились плохо. Навоза в поля не вывозили. Урожайность полей понизилась в два–три раза.

Скот же за годы коллективизации был уничтожен более чем наполовину. Свой скот крестьяне забивали перед тем, как поступить в ненавистный им колхоз. Немилосердно резали колхозный скот местные начальники и беднота — первые колхозники. Много колхозного скота погибло от плохой кормёжки, скверного ухода, скученности его в тесных, неприспособленных помещениях.

Колхозное начальство растранжировало очень много колхозных продуктов: и зёрна, и мяса, и картофеля, и овощей.

Советское правительство отбирало львиную долю продуктов из колхоза. Оно душило колхозников огромными налогами: натуральным (мясным, молочным, яичным) и денежным.

Из–за всех этих обстоятельств в Болотном после осуществления вторичной «сплошной коллективизации» голод продолжался. Это уже был голод «естественный»: закономерный результат антинародной экономической системы крепостнического хозяйства, принудительного труда, государственной колхозной барщины.

В годы коллективизации из Болотного я получил от учителя письмо. Он сообщал, что голод там свирепствует.

О своих школьниках учитель рассказал: некоторые дети так обессилены от голода, что даже не могут ходить в Школу… Другие так истощены, что часто падают в обморок…

Он прислал мне сочинения его учеников о праздновании 1-го Мая в школе.

Для детей в школе был устроен концерт, а после концерта их покормили гороховым супом. Для проведения революционного праздника школе отпустили немного гороха из колхозного склада.

В своих сочинениях редкие школьники мимоходом упоминали о концерте. Огромное большинство обошло концерт полным молчанием.

Но зато все они, без единого исключения, написали о гороховом супе, которым их угостили в школе.

Написали о супе с восторгом и упоением. При чтении школьных сочинений чувствовалось, что это был действительный праздник в их жизни, самый счастливый день за колхозные годы. Было видно, что гороховый суп казался для них редчайшим лакомством. Покушать горохового супа — это было для них таким наслаждением, которого они давно не испытывали…

Гороховый суп — самое сладкое лакомство в жизни… Бедные, голодные дети! Малолетние мученики земли колхозной!..

Гороховый суп — величайшее счастье детей-Школьников…

«Незабвенная пора», «золотое детство»!..

Вот оно, «счастливое детство», за которое советская печать, от имени детворы, славословила, благодарила Сталина, «великого друга советских детей»!..

В эти «страшные годы» мне пришлось побывать в Болотном, которое стало теперь колхозом. Из города до села меня подвезла знакомая крестьянка, которая привозила в город что–то из колхоза, а теперь возвращалась домой порожняком.

Дорогою она достала из «кошеля» и показала мне хлеб, который ест её семья. Он был совершенно чёрный, сырой, расползающийся, как грязь. По словам бабы, она «сварганила» его из растолчённых жёлудей, картофельной шелухи, из перетёртых листьев лопуха. Хлеб без муки, хлеб… без хлеба…

— Бот послать бы этого колхозного хлебушка Калинину, всероссейскому нашему старосте, — сказала угрюмо баба. — Пусть бы он покушал, что колхозники лопают… А то он все мужичком прикидывается…

И она злобно выругалась по его адресу… матерщиной…

Это очень удивило меня. Никогда раньше я не слышал матерщины от русской женщины. Не ослышался ли я?

— Что же это ты так нехорошо ругаешься?.. — спросил я.

— Колхоз допёк, в печёнку въелся!.. Вот и ругаюсь. Душу отвожу… Теперь все колхозницы стали по–матерну палить…

Она хлестнула кнутом лошадь и принялась жевать «колхозный хлебушко»…

Как только я приехал в село, в тот же вечер собрались знакомые колхозники в одной хате, при тусклом свете маленькой керосиновой лампочки: «побалакать».