Слушали. Евланя - теребя щетину и щурясь, Кирсеич - критически, баба Маня качала головой, часто наклоняя ее глубже обычного.

– "...законам?" Красным,- мстительно говорил я и продолжал, указывая на цвет читаемого отрывка: - "Скажите (синим цветом спрашивает Михаил Кирсеич), как может расти сама картошка, если ее даже вообще не окучивают? Или это ловкость рук и никакого мошенства?" - спрашивает он. Далее черным: "Единственное, за чем ухаживает гр. Зубарев, это огурцы, да и то с целью закуски. Как (повторяет вопрос Михаил Кирсеич) могут расти овощи, если не ухаживать? Значит, кто-то приходит со стороны, кому-то Зубарев платит? Чем? Свою пенсию он перепрова-живает в сельпо, вывод ясен вторично - поощряет зеленого змия. Из побочных заработков: на опушке леса развел поливаемую грибную плантацию за счет орошения совхоза. Ему осталось завести немецкую овчарку, и будет полный комплект..." Когда я с выражением, особенно выделяя написанное черным цветом, дочитал письмо, я не сомневался, что сейчас мы прижмем Кирсеича и он побежит у нас за откупкой, еще как побежит. Завзлягивает.

– В законах, на которые вы ссылаетесь, есть статья за клевету.

– Тут нет клеветы, все это так,- сказал вдруг Евланя.- Зря ты читал с выражением. Не все еще перечислено. Например, я думаю над тем, как останавливать солнце в хорошие дни для уборки. Зачем, например, привозят студентов? Не надеются на погоду. Конечно, остановка солнца это для простоты объяснения, я тебя к неграмотным, Кирсеич, не отношу, надо останавливать не солнце, а землю по договоренности полушарий.

– Это очень кстати,- заметил я,- но я спрошу бабу Маню. Баба Маня, хоть "мы ленивы и нелюбопытны", но все-таки, что верно и что неверно в этом письме?

– Все верно,- ответила баба Маня.

– Разве я могу врать?
– спросил Кирсеич.- Вы очень хорошо читали, спасибо.- Он взял письмо и сложил по прежним сгибам.- Я предлагал Зубареву соревнование: напишем враз по жалобе и враз опустим в почтовый ящик - к кому быстрее приедет комиссия. Он не хочет. Чего он боится? Чего ты боишься? Разве у нас так мало недостатков? Разве ты не хочешь помочь их устранению? Нас к этому призывают. У тебя под носом гибнет добро. Ждешь, когда совсем зарастет крапивой? Воспользуешься?

– У меня растет без удобрений,- добавил Евланя,- иди проверь на любом огороде.

– Как же я проверю, у тебя везде пчелы.

Я выглянул в окно - действительно, мельтешили пчелы.

– А чего тогда меня не жалили? Я тут сколько живу?

– Третий день,- сказал Кирсеич.

– Вот! И хоть бы одна.

– Своих не трогают,- объяснил Евланя.

– А я, значит, чужой?
– обиделся Кирсеич.

– Для моих пчел - да, чужой. Я им пытался говорить, что мы одинаковы, но они не дураки. Ну и ужалят,- продолжал Евланя,- ну и умрешь. Хоть своим пчелам дашь свободу.

– Какое, однако, заявление!
– возмутился Кирсеич.- А если тебя ужалят?

– В моих жилах кровь, а не водица. Я проспиртованный. Мною они брезгуют. А может, я недоступен их пониманию. Им пока середнячка подавай.

– Да, я берегу свое драгоценное здоровье!
– Кирсеич выпрямился, взглянув вначале вверх, чтоб не удариться головой.- Да, я принципиально не пью. А ты, сокращая свою жизнь, есть вредитель.

– Не будем при госте говорить старое,- остановил Евланя,- хотя раз уж приехал, рассуди нас. Кирсеич говорит, что моя жизнь принадлежит не мне, а обществу. Да, отвечал я ему, принад-лежит. До пенсии. Но раз я до нее доработался и если по-прежнему думаю общественно, то нельзя тянуть с общества деньги, надо или честно отказаться, или закруглиться.

– Иди работать.

– А кто будет размышлять на тему о тебе?

– Обойдусь!

– Когда нечего сказать, обижаются.

– На больных не обижаюсь,- ответил Кирсеич, на что Евланя, тоже встав, воскликнул:

– Кирсеич, не снижай уровень спора. Ведь мы живем на одном берегу, мы единодумцы...

– А я,- вмешался я,- с того берега.- Мне хотелось прекратить такой разговор.- Кстати, надо пойти печь истопить. Ты не проводишь меня, Евланя?
– Я стал обуваться.- Письмо это, Михаил Кирсеевич, отправьте в ООН, генеральному секретарю. Кто сейчас: У Тан? Даг Хаммар-шельд? Курт Вальдхайм?.. Быстро летит время. Но оно не должно лететь быстрее вашего письма. Оно успеет до переизбрания. А то ведь не любят новые начальники разбирать старую почту. Да еще не на их имя...

Говорил я это, шнуруя ботинки, когда же разогнулся, то оцепенел: Кирсеич, выпучив глаза, показывал пальцем на красный угол, пятился. По дороге он напяливал сетку пчеловода, превраща-ясь вновь в неземного жителя.

– За порог, батюшко, не запнись,- пожалела его баба Маня.

9

Мы с Евланей перешли мостки, рассуждая на тему, намного ли хватит четырехцветной ручки. По дороге осмотрели верши, что-то в одной шевелилось. Пришли в домик. У меня нашелся запасной стержень, решили подсчитать время его работы и умножить на четыре. Евланя взял стержень, выглянул в окно, посмотрел на солнце и стал ходить вдоль стен, рисуя то на обоях, то на газетах, иногда читая вслух заголовки.

– "Не перепотели,- объявлял он,- на вывозке удобрений в колхозе им. Буденного".

– Опять удобрения!
– восклицал я. Я готовил еду.- Но в скобках: мы на "вы" или на "ты"?

– Конечно, на "ты",- отвечал Евланя.- Иначе вы меня обижаете.

– Итак,- сказал я.- Пока шахматы не расставлены и лодки у причала, прошу ответа: в письме все правда?

– Все.

– Но тебя же посадят.

– За что?

– Хотя бы за самогонный аппарат. Он есть?