Шрифт:
– Ну да… – помял бороду Вульф.
– Так что? Покатаете вместо меня «дублера»… – вопросительно посмотрел на друзей Лодыгин… – на втором номере?.. Тем более, внешне мы с ним – один в один, не отличишь. И он нормальный. И в этом проблема.
– Хочешь, чтоб мы прояснили, до какой степени нормальный… – покивал самому себе Вульф.
– Всё вместе: и прояснили, и покатали… Окунули, так сказать, в естественно-мыслительную среду… Можно, конечно, и в лабораторию привести, но…
– Да все понятно! – констатировал Белоядов. – Что рассусоливать. Была бы байда четырехместной…
– Н-н!.. – перебил Лодыгин. – Как раз трехместная нужна. Пора переключать его с зеркального спутника, то бишь с меня, на… товарищей по космосу. Так сказать: практические занятия по Млечному Пути…
– Красиво излагает, – указал на Льва физик поэту…
Не вникая в разгоревшийся на ровном месте между физиком и поэтом спор, Левка… Ника… во внезапно накатившем на него недавнем прошлом, «работая» ногами, снова мысленно «выкручивает» баранку, выделывая восьмерки на площадке-полигоне автошколы: «долгие годы лежачий, воскресший» брат (то есть, он сам) должен же был как-то легализоваться, две судьбы не могут стать одной. Левка в академическом НИИ, Ника за баранкой – система уравнений. Получившему права, разжившемуся подержанным «фольксвером» Нике нравилось, когда после НИИ оставались силы, таксуя по вечерне-ночному безлюдью, представлять себя Бэтменом…
– Слышишь? – возвращает Бэтмена на землю Вульф…
Не на землю. Не на землю. На воду… Как странно: по одной и той же реке плыть другим человеком. Оказывается, дважды войти в одну реку – не открутить жизнь назад, а сменить своего арендуемого. Арендуемого?.. Ну, это неважно…
Харон
(2003: события одного дня в конце апреля)
Тишина. Сосны, оживающие над головой. Позвякивание весел о фальшборта там, у воды. Кто б мог подумать: конец апреля, и так и не выбравшаяся из-под снега земля. На склонах – голо, кое-где уже зелено. В тени же, под деревьями – сплошная рыхлая снежная корка. Палатку для ночевки поставили вчера без проблем: проплешин хватает и в хвое (под днище) нет недостатка. Но поутру нос из спальника высунуть – удовольствие ниже среднего. И умываться из озера… собраться с духом: руки красные, лоб и щеки горят…
Белоядов с утра пораньше предложил байду собрать и – вперед, а там уж, по ходу, колбаской с чайком побаловаться, а то и вовсе водой обойтись. Вульф даже спорить не стал – молча достал горелку на газу, включил и, не обращая внимания на забегавшего со зверским лицом Белоядова, принялся кашеварить. Всего делов-то – не более получаса, зато в путь теперь – с теплым нутром.
Мягко, с неподвижными, параллельно воде, веслами, под опускающийся, как в замедленном фильме, снежок уходили от берега.
Нервно оглядывавшийся Белоядов вынудил Вульфа взяться за дело: резкими толчками, пошедшими с кормы, подхваченными с носа, байда, раз за разом подаваясь вперед, вскоре заскользила ровно и плавно, а быстро и широко разошедшиеся по обеим сторонам берега, проступавшие в дымке, вызвали иллюзию неподвижности лодки, несмотря на размеренное волнение, поднимаемое по обоим бортам. Потихоньку, стараясь не задевать своим средним веслом о переднее или заднее и ежась от скрежета, когда это все же происходило, сидевший в лодке по центру набирался «первого» своего туристско-гребного опыта… Весло понемногу легчало, приноравливаясь к воде, слушаясь. Число брызг уменьшалось. Скрежет дюраля о дюраль вскоре и вовсе стих…
– Егорыч, – не прекращая работы, обернулся через плечо Белоядов, – а, Егорыч? Признавайся: сбрехал, что в байде ни разу не сидел?
Не сразу осознавший, что комплимент обращен к нему, вопрошаемый наконец отозвался:
– Не сидел… (чуть не продолжив: – Только – в ялике на городских прудах…)
Значит, вот как: быть ему «Егорычем» до конца путешествия… Когда вчера там, под соснами, на берегу, к ватнику и ватным же штанам на нем добавилась извлеченная из рюкзака видавшая виды шапка-ушанка с отвисшим некстати ухом, обернувшийся, ни на секунду не задумавшийся Белоядов, раскрывая навстречу объятия, пропел: «Егорыч, а Егорыч, етит твою клентит, рассупонился: нешто озимые всходют?..» (Вульф тоже только руками развел: «Ну где-то так…»)
Расползающаяся дымка… редко сыплющийся из-под пальцев кого-то задумавшегося, не долетающий до воды снежок… сросшиеся в одно целое, скользящее посреди холодного марева – гребцы и лодка…
Желая запечатлеть покинутый берег, обернувшись, «Егорыч» с минуту не мог оторваться от стоявшей за его спиной картины: с кормы из-под капюшона штормовки на него… сквозь него… смотрели ничего не выражавшие, черные, совершенно пустые глаза улыбавшегося приоткрытым (казалось, беззубым) ртом бородача, окаменевшего – с лицом и телом, неподвижными до того, что продолжавшие свое дело руки лётали над бортами уже как бы сами по себе, отдельно, выступая прямо из воздуха… Ухватив весло, несколько раз скрежетнувшее о соседние, пару раз заглубив лопасти чуть не под самый борт, Егорыч понемногу вернулся в реальность…
В какие-то полчаса окончательно слизанный солнцем туман обнажил далекие низкие берега. Снег прекратился, истаивая, видно, высоко в полете…
– Сизенький голубчик,
Что ты вьешься надо мной? –
в такт веслам опробовал легкие Белоядов.
– Сизенький голубчик,
Что ты вьешься надо мной? –
понеслось с кормы вторым, на октаву ниже, голосом, слившимся с первым.
– Надо мною, мною,
Да над горьким сиротой…