Песня, подгоняя лодку, сама выводила гребцов на нужные ей, песне, частоту и силу движений, а выведя – вобрала в себя лодку, гребцов и весь простор, стоящий меж берегами, водою и небом…

– Куда я ни выйду,

Все трава да мурава, –

высоко начинал Белоядов;

– Куда я ни выйду,

Все трава да мурава! –

окатывало двухголосьем: верхами – подступавшее ближе небо, низами – мрачновато поднимавшуюся толщу вод.

– Куда я ни гляну,

Все чужая сторона.

Пара белых точек впереди по ходу лодки, быстро вырастая, оказалась невесть откуда в этой глуши взявшейся парой ослепительно белых на солнце, топчущих красноватыми лапками собственные ослепительно белые отражения в воде, лебедей. Прибавляя ходу, байда двинулась прямо на них.

– Девушки-подружки,

Какой нонеча стал свет.

Девушки-подружки,

Какой нонеча стал свет!..

Приподнявшись, парой белоснежных, длинношеих тел, вытянутых за парой красно-черных клювов, пеня ластами воду, стонущая чета понеслась прочь, не в силах взлететь… Сбросив ход, позволяя беглецам сделать то же, лодка плавно проскользила мимо.

– Кого ни полюбишь,

А ни в ком же правды нет…

Оглянувшись, Егорыч столкнулся с нечитаемым взором остановившейся, глянувшей прямо на него и куда-то сквозь него, птицы, от чего снова, как в начале пути (когда обернулся), ощущение нереальности происходящего охватило его… Какая, вроде бы, могла быть связь: бородач на корме в штормовке и горка белоснежного пуха на воде?.. Что общего?..

Стараясь избавиться от странного ощущения, врабатываясь, вливаясь руками и телом в общий трехвесельный ритм, Егорыч понемногу освободил голову для главного, желанного – мыслей, готовых, он чувствовал, овладеть им. Широко и почти без усилий орудуя веслом, он вгляделся в бегущую (стоя на месте), ускользавшую от, казалось, уже ухватившего ее глаза – воду. Переросшие себя миллиарды капель, преображенные в волнующееся, животворное полотно… Как понимаешь, что жив? Скажем, лес в окне… Да, верхушка ели, высящейся в окне – выше твоего этажа… Да, вершина ели со стоящей прямо под ней, подтягивающейся снизу, запорошенной снегом бесконечной дубовой грядой. На еловых же лапах снег тяжелый, слоями – они еле держат его. Долго смотришь в окно, проникаясь, напитываясь неподвижной картиной, – и вдруг ель со всем своим снегом, оживая под ветром, идет вправо… влево… Непередаваемое ощущение. Непередаваемо жив.

Счастлив оттого, что не одинок. Когда одинок? Когда Богом оставлен? Когда не оставлен – как понять? Чем? Глазами. Не одинок глазами. Вот и все сказки о любви.

Где: всё сразу и ничего? Нет времени? В нашем сознании.

Полмиллиона лет влево.

«Главный порок – трусость», – не без удовольствия отдался Егорыч потоку мыслей, свободно несущему его. Главный порок. Трусость. Заданная, так же, как и храбрость… чем там?.. генетически обусловленным химическим статусом организма (эта книжица, из последних). Определенный градус алкоголя в крови – и совершенно не переносящий высоты, сидя на перилах, спокойно смотрит на пенящееся в сорока метрах прямо под ним море (прошлым летом).

Как рассуждают обычно?.. Что за доблесть – храбрость? В чем вина труса (проклинающего свою трусость, не имея сил совладать с ней)? В чем личный вклад в судьбу? Велико ли пространство, оставляемое личному выбору человека? Насколько личному? Что следует: углубляясь в понимание себя, потакать своей природе или же восстать на свою слабость? Будет ли от восстания прок? Может ли трус от природы дорасти до мессианства (в самой абсурдности вопроса – ответ)? Как отделить заслугу человека от его изначальной, генетической основы (если всё так близко к химии, если так легко сделать идиотом и невозможно гением)? Чья заслуга – «твоя» гениальность? Что такое порок? Злоба? Зависть? Предательство? Переход неких границ. Вызванный трусостью. Заданной химией. Генетически предопределенной…

Есть какая-то непреходящая… непроходимая тупость во всех подобных рассуждениях. В самой постановке вопросов… В этих ответах: дело не в трусости, дело не в пороке, дело в самих границах. В «духовном зрении», исчезающем в случае победы дьявола, – границы исчезают, оставляя человека за гранью добра и зла, на стороне зла. Мы всё валим на трусость, а она ни при чем. На одной чаше весов – эта наша природная слабость, на другой – «духовное зрение», удивительней всего – тоже генетическое. Добру или злу мы принадлежим от рождения. Вот оно: порок вне нас. До нас. Пилат рожден Пилатом. Где выход? Иисус? Все что дано – момент выбора? Моление о чаше? Ради момента выбора затеян мир? «…Каждому достается по его вере». А вера-то у человека – откуда? Его ли выбор – вера? Момент выбора… Если и здесь его нет?..

Непреодолимая, отупляющая глухота этих вопросов. Ответов. Вот уж действительно: лбом о стену… Значит, что?.. Проникать в свою природу? Все больше мрачнея от собственной не-гениальности?.. Нет. Нет. Не в свою. Не в свою природу – в природу вещей. В мироздание. Единственное, что примиряет с самим собой. На что не жаль этой безделицы, этой…

– …Даст барыня водки –

Веселей будем гулять.

Даст барыня водки –

Ве-е-еселей будем гуля-я-ять!.. –

уходя над водой во все стороны сразу, замерла бесконечная песня…

Секунду назад заполнявшее эфир двухголосье сменилось мерным весельным плеском.

– Что за песня? – спросил Белоядову в спину Егорыч. – Никогда не слышал.

– Лирические вопросы – на корму… – махнул головой через плечо Белоядов.

– Что эта песня? – аккуратно положив весло на фальшборта, обернулся Егорыч к рулевому. – И почему лирические вопросы – вам?

В шерстяном тельнике, уже без штормовки, пышущий жаром Вульф хмыкнул:

– Тонуть будем – тоже на «вы»?.. «Не были б вы столь любезны протянуть соломинку»…