Они с Найитом сели на лавку, подальше от музыкантов. Мальчик-слуга, который к ним подошел, был чуть ли не младше Эи, но хорошо знал свое дело. И дюжины ударов сердца не прошло, как он принес им чаши с вином и большую серебряную миску, наполненную нежными зелеными стручками сладкого горошка. Маати зачерпнул горсть и благодарно кивнул.

— А ты всю жизнь проработал на Дом Кяан? — спросил он. — Что поручала тебе Лиат?

— В последнее время я больше путешествовал, чем работал. А раньше вел переговоры с игольщиками, — ответил Найит, подогнув одну ногу под себя. От этого он казался выше. — С прядильщиками, красильщиками, портными, мастерами, что шьют паруса, много еще с кем. Сейчас от их ремесла не так много прибыли, как раньше, когда еще не потеряли Бессемянного, но все равно у них большая доля в торговле Сарайкета.

— Привычка. Сарайкет всегда был связан с хлопком. Людям не нравятся перемены, вот они и не спешат покидать обжитое место. Еще одно поколение все будет, как прежде. А потом все разъедутся по другим городам.

— Не разъедутся, если я буду работать, как следует, — ответил Найит с улыбкой, давая понять, что не обиделся.

— И правда, — спохватился Маати. — Я только хотел сказать, что с этим тебе нужно бороться. Если бы у города был андат, который помогал бы в торговле хлопком, как Бессемянный, все было бы куда легче.

— Ты ведь знал Бессемянного?

— Я должен был принять его. Как Семай принял Размягченного Камня у своего учителя. В каком-то смысле мне повезло. У Бессемянного были недостатки. И довольно-таки опасные. Не пойми меня неправильно. Это была великолепная работа. Хешай-кво совершил великий труд, когда пленил Бессемянного, но при этом наделил андата умом и лютой ненавистью к своему поэту. Они все хотят освободиться, такова их природа. Но в Бессемянном было нечто большее, чем просто желание свободы. Он вызывал ужас.

— Ты говоришь так, будто он тебе нравился, — заметил Найит, поддразнивая Маати.

— Да, между нами было какое-то подобие дружбы. Но если бы все пошло по замыслу дая-кво, ничего не осталось бы. Если бы я стал поэтом Сарайкета, Бессемянный постарался бы уничтожить меня так же, как он уничтожил Хешая-кво.

— А ты пытался когда-нибудь пленить андата?

— Да. Один раз. Когда Хешай погиб, у меня появилась безумная мысль вернуть Бессемянного. У меня ведь остались записи Хешая-кво. Они до сих пор у меня хранятся. Тогда я даже начал церемонию. Попытка все равно бы не удалась. Все, чем я располагал — это работа самого Хешая. У меня не было ничего нового, а значит, меня ждала неудача и страшная расплата.

— Тогда и я не родился бы.

— Ты бы все равно появился на свет, — торжественно сказал Маати. — Лиат-кя не знала, что беременна, когда меня остановила. Я думал об этом позже. О пленении нового андата. Однажды зимой даже набросал одного в общих чертах. Даже имя придумал — Возрожденная Правда. Точно не знаю, что бы я делал с этой работой. Наверное, возвращал бы форму вещам. Например, прославился бы тем, что выпрямляю оси. Но в голове у меня был полнейший беспорядок. Я ставил слишком много целей, и ни одну не смог определить с достаточной точностью.

Песня кончилась. Зрители одобрительно загудели, музыкантам поднесли вина. Один из стариков прошелся по залу с лакированным ящичком для пожертвований. Маати порылся в рукаве и выудил две полоски меди; приятно звякнув, они легли в коробку.

— Ну, и дай-кво меня недолюбливал, — продолжил он. — Из-за Сарайкета. Понятно, что никуда не годится, если ученик допускает гибель учителя и дает ускользнуть андату. Меня не обвиняли напрямую, но это и без слов было ясно. Такое не забывается.

— В довершение всего, ты еще и женщину с ребенком привез.

— Вот именно. Я был тогда молод и слишком много о себе думал. Это непросто, когда тебе говорят, что ты один из немногих, кто способен удержать андата. Поневоле начинаешь забывать, кто ты на самом деле. Я думал, что все смогу. Возможно, так оно и было, но ведь я и попробовал делать все сразу, а это не одно и то же.

Маати вздохнул и положил в рот стручок — хрустящий, сладкий, весенний.

— За многое брался, ни в чем не преуспел, — закончил он, стараясь держаться повеселее.

— А мне кажется, все не так уж и плохо вышло, — сказал Найит и махнул рукой слуге, чтобы тот принес еще вина. — Ты нашел работу при дворе, можешь изучать книги в библиотеке, сколько душе угодно. К тому же, мама говорила, ты совершил какое-то открытие. Столько дел большинство людей не успевают сделать и за всю жизнь.

— Может, ты прав, — кивнул Маати.

Он хотел добавить, что у большинства есть дети, что люди воспитывают своих малышей, видят, как они растут, становятся взрослее. Хотел сказать этому симпатичному юноше — такому же, каким он сам был когда-то, — что жалеет о тех простых радостях, которых лишился. Но вместо этого просто взял еще пригоршню гороховых стручков. Он был почти уверен, что сын почувствовал его сдержанность, услышал тоску в его коротком ответе.

— А я всю жизнь провел в Сарайкете, — беспечно заявил Найит. — По крайней мере, с тех пор как стал ее воспринимать как свою, а не что-то такое, что взял взаймы у матери. Работал на Дом Кяан. Начинал как мальчик на побегушках, приносил договоры. Мама всегда мне говорила, что я должен работать лучше других, потому что я ее сын, чтобы люди не подумали, что я получаю поблажки, и не стали относиться к ней и ко мне плохо. Она была права, я теперь это вижу. А тогда думал, что это страшная несправедливость.