— Н-нельзя ли его вернуть? — спросил, заикаясь, Ветай Дун. — Есть андаты, которых пленяли трижды и даже четырежды. Нисходящая Влага была…

Ота тяжело вздохнул.

— Возможность есть, но сделать это труднее, чем в первый раз. Поэту придется создать пленение, которое значительно отличается от предыдущего. Или же дай-кво пришлет нам другого андата. Возможно, он не будет повелевать камнем, но все равно так или иначе облегчит горное дело.

— Сколько времени пройдет до тех пор? — подал голос Ашуа Радаани.

Его дом считался богатейшим в городе. В сокровищнице Радаани лежало больше золота и серебра, чем в казне самого хая.

— Мы не можем этого знать, пока не получим ответ дая-кво! Я отправил в селение поэтов лучшего гонца. Он будет менять лошадей в каждом предместье, и мы получим вести очень скоро. А до тех пор будем работать, как прежде. Конечно, благодаря андату рудники Мати стали самыми богатыми в мире. С другой стороны, в кузнечном деле Размягченный Камень не приносил никакой пользы. Он не плавил руду. Гончарам придется снова работать с обычной глиной, но…

— Как же такое могло случиться? — воскликнул Кайин Дун с такой мукой в голосе, будто потерял родного сына.

По залу пронесся боязливый шепоток. Не раздумывая, Ота встал и сложил руки в жесте порицания.

— Дун-тя, — произнес он голосом, который был тверже и холоднее камня. — Никому не дозволено меня перебивать. Я пригласил вас только из милости. Вы это сознаете?

Утхайемец принял позу извинения, но Ота продолжал настаивать.

— Я спросил, понимаете ли вы, почему здесь оказались, а не сожалеете ли вы о содеянном.

— Понимаю, высочайший, — промямлил тот.

— Гончары будут работать с глиной, пока мы не решим, как поступить дальше, — продолжил Ота. — При должном благоразумии впереди у нас окажутся временные трудности, а вовсе не катастрофа. Да, город пострадал. Мы все понимаем это, но я не допущу, чтобы паника усугубила положение. Мне нужна ваша поддержка. Объясните своим людям, что бояться нечего. Я лично займусь договорами, которые напрямую пострадали от потери андата. Я позабочусь, чтобы всем домам и семьям возместили убытки соразмерно их доле. Все договоры, которых исчезновение андата не коснулось напрямую, по-прежнему остаются в силе. Вы меня слышали?

Утхайемцы загудели согласно, но неохотно, как мальчишки перед наставником.

— Я поставил на мосту стражу. Если кто-то пожелает вывезти свою казну из Мати, ее немедленно конфискуют. Любой, кто захочет покинуть город, имея в кармане больше ста серебряных полос, должен получить на это мое личное разрешение.

Ашуа Радаани изобразил позу, испрашивая позволение говорить. Он вел себя, как полагается. У Оты отлегло от сердца: они хотя бы начали соблюдать приличия.

— Высочайший, — начал Радаани. — Сейчас не лучшее время для ограничения торговли. Чтобы выжить, Мати необходимо поддерживать связи с другими городами.

— Если люди увидят, как в Сетани и Удун катятся нагруженные золотом повозки, они начнут говорить, что крысы бегут из горящего дома. В моем доме пожара нет.

Радаани поджал губы. Глаза у него забегали, будто перечитывали строки невидимого плана, который Ота только что разрушил. Утхайемец промолчал.

— Ваше послушание и верность спасут город, — закончил Ота. — Все вы — хорошие люди и главы уважаемых семейств. Знайте, что я ценю каждого. Те, кто постарается поддержать мир в эти трудные времена, не останутся без награды.

А первого, кто бросится наутек, я уничтожу и засыплю его поля солью, подумал он, но ничего не сказал. Эту часть своей речи Ота постарался выразить взглядом, и по смятению придворных догадался, что они его хорошо поняли. Больше десяти лет они считали, что ими правит мягкотелый выскочка, оказавшийся на отцовском троне по странной прихоти судьбы; что он годится для этой высокой роли не лучше, чем его женушка-трактирщица. Несмотря на всю серьезность положения, Ота на миг ощутил мстительную радость. Наконец-то он показал им, как они ошибались.

Когда утхайемцы покинули зал, он отослал слуг и направился в свои покои. Там его встретила Киян. Она взяла мужа за руку. На краю низкой кушетки сидел Семай. В лице у него по-прежнему не было ни кровинки. Еще когда Ота собирался на аудиенцию, поэт, не стесняясь, рыдал.

— Как прошло? — спросила Киян.

— По-моему, неплохо. Как ни странно, оказалось гораздо проще, чем спорить с Эей.

— Просто их ты не любишь.

— Ах, так вот в чем разница?

На медном столике в тарелке лежали свежие яблоки, а рядом — короткий острый ножик. Срезав кругляш белой мякоти, Ота положил его в рот и некоторое время задумчиво жевал.