Когда они подошли к шпилю, его песня стала громче, и Джорон опустился на колени с ветрогоном на руках, не зная, что делать дальше. Говорящий-с-ветром должен почувствовать ветрошпиль? Сам Джорон не только слышал песню, но и ощущал, как она вибрирует у него внутри. Как если бы он стал веревкой, а ветрошпиль – ветром, с воем проносившимся мимо, отчего тело пело против воли Джорона, когда он не был готов петь. Он ожидал какой-то реакции ветрогона, но не знал, какой именно. Какой-то. Поднимет ли он голову и запоет ли в ответ? Но тот продолжал неподвижно лежать у него на руках.

– Я думаю, что ветрогон должен касаться ветрошпиля, хранпал. – К ним подошла Фарис. – Так мне сказала Старая Гаррийя.

– Она знает, что мы здесь делаем? – спросил Джорон.

Фарис покачала головой.

– Нет, просто она иногда со мной говорит. Рассказывает истории, ну, как делала бы мать, если бы она у меня была. И в одной из ее историй говорилось, что ветрогон должен коснуться ветрошпиля.

– Здесь что-то вроде пещеры, – вмешалась Анзир, – у основания шпиля.

Джорон встал и понес ветрогона к тому месту, где у основания шпиля находился вход в крошечную пещеру. Здесь песня стала такой сильной, что причиняла боль, ему казалось, будто дрожит каждый нерв его тела, и вдруг он сообразил, хотя и не мог понять, откуда пришла неожиданная мысль, что ветрогона необходимо занести внутрь, если ему суждено прийти в себя. Джорон знал это, как и то, что только он может ему помочь. Команда оставляла для ветрогона подарки, по-своему благоговела перед ним, но они не станут к нему прикасаться, и он должен сделать все сам.

Впрочем, даже если кто-то и предложил бы забрать у него ветрогона, Джорон не отдал бы его. Вот почему, несмотря на нараставшую мучительную боль, он заставил себя идти вперед и опуститься на корточки, чтобы положить ветрогона внутрь. Движение навстречу оглушительному шуму было подобно шагу в ураганный ветер, требовавшему почти нечеловеческих усилий, но в тот момент, когда ветрогон коснулся пола пещеры, звуки смолкли, и боль исчезла.

Все остановилось.

Джорон сидел перед шпилем.

Купаясь в свете и погружаясь в темноту. Лес, его команда, остров – все отступило. Он висел между Костями Скирит, окружавшими его со всех сторон тысячей сияющих источников света.

Он услышал единственный звук, точно зов птицы Девы – и мир стремительно к нему вернулся в мятежных пятнах света и звука.

– Он пришел в себя? – спросила Фарис.

Джорон моргнул. Один раз. Два.

Он смотрел на ветрогона, надеясь на какой-то знак, но, если не считать того, что шум исчез, ничего не изменилось: говорящий-с-ветром казался таким же мертвым, как и прежде. Однако Джорон не сомневался, что он жив.

– Сколько времени ему потребуется, хранпал?

– Я не знаю, Фарис. – Джорон сделал глубокий вдох. – Но зато знаю, что несказанно рад тому, что шум стих.

– Шум? – Фарис в недоумении на него посмотрела.

Джорон не знал, что сказать. Неужели она ничего не слышала? Он поступил, как все офицеры, не желающие отвечать на вопрос: сменил тему.

– Мы нужны Миас у башни, – сказал он.

– Моя прежняя супруга корабля, – сказала появившаяся у него за спиной Ганрид, – говорила нам, что никогда нельзя оставлять ветрогона одного. В противном случае он может убежать. Попасть в неприятности или погибнуть.

– Ну, Миас не является твоей прежней супругой корабля, а наш ветрогон не такой, как другие. – Джорон посмотрел вверх на Глаз Скирит, который уже успел пройти более половины своего пути по небу. – Мы оставим его здесь. Никто не причинит вред ветрогону, и, если у башни нам будет сопутствовать успех, заберем его на обратном пути.

– А если нам не будет сопутствовать успех, хранпал? – спросила Ганрид.

– Тогда это не будет иметь значения.

Лес не хотел отступать перед женщинами и мужчинами, пробивавшимися сквозь него. Его не интересовали их короткие жизни или события, которые казались им важными настолько, что они считали возможным прорубать себе дорогу. Заросли вариска и джиона, как вся флора и фауна, были бессмертными, и если обладали каким-то сознанием, миссия Джорона и его отряда его не занимала.

А Джорону Твайнеру оставалось лишь волноваться. Глаз Скирит уже скользил вниз по голубому небу, и хранитель палубы чувствовал, что песок в часах очень скоро закончится. Когда они оказывались возле просветов в лесном пологе, он смотрел на восток, пытаясь отыскать белый дым, который, по словам Миас, должен появиться, как только они захватят башню. Но дыма не было, и это тревожило Джорона. Если они потерпели поражение, и Миас мертва, он станет управлять «Дитя приливов», но как долго продлится его власть? Сколько пройдет времени, прежде чем команда его свергнет и превратит корабль в рейдерский? И хватит ли у него мужества умереть, не согласившись с таким поворотом событий? Джорон не знал. А что подумает об этом отец? Повернется ли он спиной к сыну, когда Джорон подойдет к костру Старухи? Что-то сжалось у него внутри, и на лбу выступил пот, не только из-за жары.

Нет, она должна остаться в живых. Она много ему дала, пробудила в нем нечто новое. Джорон не понимал почему, но чувствовал, что так должно быть. Он знал, что меняется, становится лучше. И у него не возникало ощущения, что Миас с ним закончила, а перемены в нем завершились.

Разве Миас не говорила, что не погибнет на суше? В это он мог поверить. Скорее всего, она ждала, когда Джорон приведет свой отряд, чтобы взять башню штурмом. Он должен поспешить. Он не может ее подвести.