Но опасность была в другом.

— Инфекционное или нет? Ну, нет, наверняка нет. Не должно… — уныло думал Барановский.

Он психиатр, а не дерматолог, в родинках и экземах он ничего не понимает.

Он сходил к коллегам, и один из них, старый одинокий циник Абрамович, успокоил его: опасности не было, это не заразно. Циникам Барановский всегда верил больше, чем оптимистам.

Однако старик «ф» не выходил у него из головы.

Барановский поднялся в кабинет и позвонил, чтобы прояснить свою вечернюю судьбу. Но тут его постигла неудача — Зоя уехала, а Риту он рассеянно назвал Зоей, и тем самым освободил себе вечер.

Поэтому Барановский решил провести вечер нравственно — скучая в библиотеке. Там, вместо путеводителя по усадьбе, он зачем-то стал листать ветхий альбом с газетными вырезками.

Вдруг он обнаружил напечатанную в «Саратовском курьере» заметку о приказчике, у которого на спине оказалось родимое пятно в форме буквы «добро», а у его брата была буква «веди».

Раздел курьёзов, 1904 год — с соседнего листа на Барановского накатила волна Японского моря, в которую уткнулся крейсер, не сдающийся врагу. Лязгнули кингстоны, крейсер скрылся из глаз — с разноцветными флажками на мачтах, что особым образом передавали буквы.

Так, кажется это и называлось — флажная азбука. Или флажковая? Тряпичная азбука, одним словом.

«А» было флажком с кружком посередине, «Б» с полосочкой и так далее. Матросы с помощью флажков сообщали: «Погибаю, но не сдаюсь».

Сам Барановский помнил памятник погибшей в иное время другой эскадре. Это было под Новороссийском — на памятнике флаги-буквы были сделаны из жести.

Буквы всегда собираются в слова, написаны ли они на бумаге или же на камне и ткани.

Старый Абрамович, к которому Барановский пристал с этими историями, только отмахнулся.

Но среди старых карточек Барановский нашёл историю нищего инвалида, который, несмотря на увечье, в остальном был физически совершенно здоров. Безрукий алкоголик с идеальной печенью, вечный жилец здешнего отделения для буйных, он нес на себе букву «ю».

Теперь Барановский стал пристальнее следить за утренним парадом пациентов на плацу. Буквы многих он уже знал и теперь обнаружил в движении людей что-то осмысленное.

Он перебрал эти буквы и понял, что слева идёт пациент с буквой «в», за ним шизофреник с «е», третьим держит равнение другой — с «ч»… «Н», конечно, предполагалась в этом ряду, Барановский догадывался о нужной букве, даже не помня лица больного.

Он написал однокурснику, письмо было полно шуток и иронии, но просьбу он постарался сформулировать чётко.

Однокурсник уже был одной ногой за границей, его сдувало ветром перестройки, потому что этот ветер дул с востока на запад. Но будущий американец не пожалел своего времени и просьбу выполнил.

Через неделю пришёл ответ. Конверт распирала фотография, снимок статьи в журнале. Пациент, знакомое название больницы — той, где он коротал дни.

Буква была чётко видна — прямо под лопаткой.

Но больше Барановского поразила подпись под статьёй.

На всякий случай взяв с собой непочатую бутылку, он выскочил из своей комнаты. Дверь за спиной хлопнула неожиданно сильно, и Барановский скорее почувствовал, чем услышал, что гипсовый амур таки рухнул на пол.

Идти было недалеко — шесть шагов. Барановский сделал их и без стука ввалился к автору.

Вместо приветствия Барановский спросил его с порога:

— Абрамович, а вы не встречали людей с отметинами в виде еврейских букв?

Старик-психиатр посмотрел на него долгим тяжёлым взглядом и стал медленно расстёгивать пуговицы рубашки. Он повернулся, и молодой врач увидел у него на спине странный крестик.

— Мой отец, — мрачно сказал Абрамович, — так и звал меня — «Алеф». У нас тут все с буквами, так назначено.

— А кто их должен сложить вместе? Эти ваши буквы?

— Сами сложатся. Может, — веско ответил старик, — это память Бога, его заметки свыше. Заметки на человеческих телах. А на чём ему ещё записывать? Тут вопрос, имеем ли мы право читать?

Они пили долго и мрачно, и бутылка Барановского растворилась в куда большем запасе Абрамовича. Пили они так, что, вернувшись, Барановский забыл захлопнуть пустую раму форточки, затянутую марлей.

Парк шумел тревожно, из него летели в форточку стаи комаров. Рядом с кроватью лежал амур, похожий на дохлого белого голубя.

Комары мучили Барановского всю ночь.

Он расчесал себе спину, а наутро зуд усилился. Барановский встал спиной к мутному зеркалу, в которое смотрелся ещё старый князь, держа другое — зеркальце для бритья — перед глазами, и увидел то, что ожидал.